Российское артхаусное кино сродни русской душе: те же темные и светлые глубины, как кажется, не имеющие дна. Артхаусные художники, равно как и обладатели этой исконной русской души (независимо, кстати, от их национальной принадлежности и места обитания), часто пытаются это дно нащупать. Думаю, пока это сделать не удалось никому: чаще это превращается в бессмысленно-надрывные, а потому - ранящие душу поиски правды. Бессмысленные, потому как правда у каждого своя, а истина известна лишь Богу.
Речь, безусловно, идет не обо всех, кто занимается авторским кино - абсолютное большинство режиссеров этого жанра холодно и с пристрастием препарирует какую-нибудь перенесенную на экран жизненную драму-страшилку. Ничего, кроме ужаса и отвращения, такое кино не вызывает. Да и вообще, весьма своеобразное отношение к горю и без того отвереженных людей попахивает нравственным развратом.
Однако существуют и счастливые исключения. Василий Сигарев - человек талантливый во всех своих проявлениях: он и писатель, и драматург, и даже (а может и главное) - режиссер. На Сигарева, безусловно, повлияла стилистика творчества выдающейся Валерии Гай Германики. Но это так, a propos, потому как фильмы Сигарева не стали от этого менее талантливыми - не самое дурное влияние, доложу я вам.
Не то чтобы новый фильм "Жить" смотреть без определенной подготовки не стоит. Я вот все медлила, и не зря. В первый раз смотрела дозированно: получилось три попытки, эмоциональная и психологическая нагрузка показалась чрезмерной. Странно, но мне захотелось посмотреть фильм во второй раз. Результат - слезы, не сказать чтобы бурным потоком, но все же закапали из глаз. Это уже было похоже на духовный детокс. Был и третий раз, и вот после этого мне просто захотелось стать добрее и терпимее - терпимее ко всему и ко всем. Фильм Василия Сигарева - это своеобразная прививка нравственности и посмотреть его надо всем, кто хочет, наконец, начать ЖИТЬ.
Режиссер неспроста рассказывает нам истории из жизни совсем уж маргинальных слоев нашего общества, явно подразумевая, что чувства их возвышенны и глубоки, а эмоции имеют высочайший накал. Им так мало дано: они и рождаются уже обездоленными и умирают несчастными... Теряя то мизерное (а для них - необъятное, как вселенная), что привязывает их к жизни, эти якобы ненужные, выброшенные из жизни лузеры погружаются в такую безмерную боль,, которую людям обремененным деньгами, властью и просто мещанскими страстишками к счастью (к счастью ли?) испытать не дано. Комфорт, деньги, интеллектуальное самокопание и иная сиюминутная шелуха в минуты горя выступают в качестве чего-то отвлекающего и примирительного. Спорно? Но таково мое мироощущение.
Сигарев рассказывает нам три на первый взгляд простые истории: о любви девушки к больному парнишке, о любви сына к отцу и о любви матери к детям. Что может быть более примитивно и менее привлекательно для рефлектирующего экзистенциалиста? А как же странные игры разума и непознаваемые лабиринты подсознания? Да уж как есть. Люди эти живут в мире, параллельном сытому и богатому. О том, другом мире они подозревают, но вход в него им строго запрещен, а им вполне уютно и в своем убогом и незатейливом, если бы не... Это всегдашнее "если бы не" приводит к тому, что доминантой их жизни становится что-то уж совсем нестерпимое, это "если бы не" меняет плюс на минус: любовь и привязанность - на безысходную пустоту и непереносимое одиночество.
Первая история о девушке с волосами, вплетенными в дреды, и телом, искалеченным пирсингом, и парне, больном, судя по всему, СПИДом. Девушка парня своего называет то почему-то мамой, то козлиной, хотя на самом деле он просто Антоха. Они явно куда-то собираются: девушка извлекает из разных частей тела ранящий метал, а парень все медлит, но в итоге они все же оказываются на улице, где видят странную картину: дятел, вместо дерева, долбит кирпичную стену. Уже в электричке они вовсю обсуждают эту природную странность. Парень говорит, что дятел похож на могилку (красное, черное) а девушка вспоминает, как дятел на нее нагло смотрел. Режиссер явно намекает на наличие у парочки склонности к абстрактному мышлению. На электричке они едут не куда-нибудь, а в сельский храм - венчаться.
А в это время в городской квартире мальчик лет десяти стоит и все смотрит в окошко, наблюдая, как выясняется, за папой, который куда-то собрался ехать на велосипеде. Фильм, собственно, и начинается с этого велосипедного движения по серой, безрадостной местности. И вот уже велосипедист оказывается на берегу еще менее вселяющего оптимизм водоема, где он расстается не только с велосипедом, но и с заляпанными грязью ботинками, как бы подготавливая почву для трагического финала. Мама мальчика, глядящего в окно, сына ненавидит. За что? Да за то, что у нее, у мамы, есть новый муж (любовник?). Он, правда, как оказывается, существует только в несчастной голове мальчика. К судьбе заочного любовника матери мальчик приговорил врача, который приходит делать ему болезненные уколы. Это от того, что у мальчика, кроме папы и взаимной их любви и привязанности, нет в жизни больше ничего. Вот он и пытается, глядя в окошко, не упустить из виду расплывающийся в тумане папин силуэт. Но тяжела мамина рука и отвратителен мамин рот, изрыгающий мерзости в сторону тихого, но настырного в своей любви сына. Кроме окна - последней связующей его с отцом ниточки, его ничего не интересует: не увлекает ни новый компьютер, ни тем более приготовление уроков. А посему получает он несоизмеримую со своими поступками ярость и нелюбовь собственной матери.
Ну и, наконец, третья история - о женщине, которая, потеряв мужа (с вахты не вернулся, даже тела не нашли), как водится, запила, да так запила, что на неделю про дочек собственных забыла. Когда опомнилась, было поздно: дочек и след простыл. Несчастной женщине показалось даже, что дочки в кроватках собственных засохли, а их просто-напросто в приют забрали. Мать поняла, что без бутылки она может и проживет, а вот без девочек своих - навряд ли. Покосившийся свой домишко, отмытый до стерильности содой ("а тараканы сами ушли"), она показывает теперь инспектору, женщине строгой и неприветливой, но с душой доброй и чувствительной. Показывает и кухню и холодильник, Холодильник заполнен едой простой, дешевой, но приготовленной с любовью, а потому, наверное очень вкусной. Показывает и спальню. Те же две, сиротские кроватки: "Постельное все меняно, как сказали". На кроватках лежат две страшные, наверное тоже очень дешевые куклы: "Куклов вон две". Купленные куклы лежат параллельно, равно, как и новенькие школьные принадлежности будущих учениц. Строгая женщина-инспектор молчит и все фотографирует - не хочет обнадеживать почти теряющую сознание от волнения мать. Потом, правда, выходит во двор, и пытается по телефону уговорить то ли свою начальницу, то ли начальницу приюта, где обитают девочки, посадить их в маршрутку и к матери отправить. "А мы их тут через полтора часа встретим." Та, вроде бы, соглашается.
А дальше сцена венчания в сельском храме, таком бедненьком и простом, что и малочисленные иконы украшены лишь помятыми бумажными цветами. Но зато юноша с прекрасным, как оказалось, лицом, в брачном венце и девушка, покрывшая замусоленные дреды белым шарфом и батюшка теплым и добрым голосом читающий венчальную молитву. А в тоже самое время девочки, одетые в любимые цвета бедняцких предместий (что-то свекольное с грязно-розовым) сидят в жутковатой маршрутке и машут, напоследок, ручками кому-то или чему-то, ставшему для них на время семьей.
Но счастливый миг ожидания чего-то еще более прекрасного рушится в одночасье. Радостное возвращение все в той же электричке с дешевеньким винишком в пластиковом стаканчике оборачивается убийством только что венчанного жениха: его просто забивают насмерть ни за что, просто так, за три копейки, а тихое, терпеливое предвкушение встречи с дочками за неспешным чаепитием с молчаливой и на вид сухой женщиной- инспектором ("Вот фиалки не ко времени расцвели - тоже радуются!") заканчивается диким воем собачонки, любимицы дочек и осознанием непоправимого - дочки разбились в этой треклятой маршрутке. И все-все в дребезги, все в осколки..
.Ну, а потом, как и положено в нашем - нет, надеюсь не совсем нашем - в том страшном параллельном мире, мать везет своих девочек на кладбище, и все ей кажется, что хоронят их живыми, как будто дышат они - в какой-то момент у них даже пар изо рта идет. Оказывается так случается - душа отлетает? А девушка с дредами, опустив руки в грязное, чуть не помойной ведро, полосуест себе вены. И мальчик просыпается среди ночи с криком: "Папа умер, папа умер!" а мать, его мать, обезумевшая от ненависти к собственному ребенку, а скорее к бывшему мужу, пытается его задушить. Только отчим и спасает мальчонку.
Но режиссер (это так вписыватся в концепцию славянской души и православия) дарит нам вдруг безумную надежду. А что может быть безумнее, привлекательнее и возвышеннее, чем надежда на воскресение во плоти?
Девушка, уже было шагнувшая в другое измерение, слышит стук в окно и видит своего парня - беззубого, с выколотыми глазами и с дырками в забинтованной голове. Не глядя на нее, он трогательно, с нежностью бинтует ей запястья. Зато она глядит на него во все глаза - не может поверить своему счастью, наглядеться не может.
И папа мальчика топает по лестнице в рваных носках - ботинки так и остались на берегу. Он идет за сыном. И, слава Богу, ему это удается. И прячутся они в сарюшке, на дачном участке, и сидят там рядком, озаренные тихим светом.
А мама девочек решается на страшное. Подкупает совсем уж какого-то отмороженного типа двумя ящиками водки, оставшимися от поминок, и он ей дочек откапывает, и она, счастливая, везет их на саночках домой. И моет она их, молча сидящих друг против друга в корыте, а преданная собачонка попеременно лижет им руки. На той самой кухне они едят загодя приготовленный пирог, запивая его молоком из банки, явно из-под коровы, и собачонка тут же преданно заглядывает им в глаза. После добрая мама надевает на них новые ночнушки и они прижимаются к ее теплому, толстому животу. А потом они так же молча пытаются, сидя на кроватках, играть с куклами. И вот эти чудовищные куклы и становятся предвестниками беды, нет, страшнее, предвестниками потери надежды. На фоне молчания девочек, они скрипучими голосами твердят одно и то же: "Привет, давай потанцуем. Я люблю музыку. Возьми меня за ручки, потанцуй со мной. Как здорово!"
И все становится на свои страшные места: пирсинговая девушка, проснувшись, видит лишь пустую кровать. Мальчику тоже, наверное приснился и любимый папа и дачный домик с тихим светом внутри и отчим вышибающий дверь в этом домике. Соседка громко стучит в окно, сообщая, что едет милиция - рушит покой и мамы и выкопанных девочек и даже собачонки. Но мама девочек в обиду не даст - надежно убережет в подполе вместе с куклами и собачкой. А сама, сама что же, пожалуйста, она уйдет, подорвав газом и себя, и не нужный теперь никому, такой чистый и опрятный дом.
Ну вот, пожалуй, и все. Так почему фильм называется" Жить"?
Спит маленький мальчик и мама его, поняв, что ненавистного мужа-игрока больше нет в живых, и не будет он перетягивать всю любовь сына на себя, и вдруг теплеет голосом и беспокойно заговаривает с врачом, очень за сына ей страшно.
И пожарные, вскрывающие подпол в сгоревшем доме, видят два трупика, обнимающие кукол и целую, невредимую собачку, вначале воющую, оплакивающую своих хозяек, а потом из последних своих собачьих силенок пытающуюся из подпола вылезти. Тоже жить, стало быть, хочет.
Девушка, такая простая и незамысловатая в обыденной жизни и великая в своей любви, обнимая своего мертвого, но все еще живущего в ее душе любимого, твердит: "Нельзя умирать, понял, козлина, нельзя умирать!" А утром, поговорив с чудным своим мальчиком, светлым и чистым, а на самом деле - поговорив с пустой постелью, она идет по предутренним улицам и ждет, пока откроется первый магазин. Она покупает то ли сухарики, то ли чипсы ( попкорн?) и сидя одна на остановке, одна во всем городе, да что там - во всем мире одна, ест этот попкорн, потому что "Нельзя умирать, козлина. Нельзя умирать!" ЖИТЬ!!!
