«Осень, осыпается весь наш бедный сад...» А я, между прочим, осознанно отложила неотложную городскую суету ради московской премьеры балета Бориса Эйфмана "Реквием". Стоило ли? - Конечно же! Стоило хотя бы потому, что Эйфман - гениальный хореограф. В любом случае гениальный… Почему я оговариваюсь, как бы пытаясь убедить саму себя в том, что Эйфман не может не быть великолепен и восхитителен? – Потому что, по мне, "Реквием" - почти провал по сравнению с другими его постановками.
Итак, первая часть балета – «Реквием» Ахматовой на музыку Шостаковича. Блестящая хореография, которая здесь - инструмент погружения в пронизанный трагизмом исторический материал, то есть в сферу, которую в широком смысле назвали бы политикой (дабы отделить борьбу идей от чистого искусства). И у меня - просто зрителя - наступило отторжение: надоело, уж слишком глубоко и больно эта самая политика проникла в нашу и так не совсем безоблачную жизнь. То и дело я с ностальгической тоской воскрешала в памяти незабвенного "Родена" в постановке того же мастера. «Роден» - явление почти потусторонние, а сам Эйфман, кажется, был лишь инструментом в руках Создателя.
Вот так и коротала я время на «Реквиеме», то погружаясь в мечтательные воспоминания о "Родене", то разглядывая аляповатую люстру, нависавшую аккурат над моей головой, и лишь изредка переводила взгляд на сцену, где в красном мареве красиво маршировали энкавэдэшники, призванные пугать зрителей. Правда, для этой миссии энкавэдэшники были слишком смазливы. Зато настоящий неподдельный ужас я испытала, когда на сцену выплыли мужеской особи ангелы в нелепых кружевных бабьих платьях. Они хороводили и кружились, подметая сцену воланами и оборками, вид имея весьма непристойный.Как мог хореограф такого уровня опуститься до столь откровенного дурновкусия - мало понятно. На этой «звенящей» ноте первый акт балета, к счастью, закончился.
В мрачных думах я провела антракт и мысленно одной ногой уже была на улице. Хорошо, что другая нога все-таки удержала меня и привела на второй акт, отсылающий к более абстрактной теме - борьбе души с плотью, Бога с дьяволом. И хотя сценически речь шла о «Бабьем яре», тему эту невозможно было не домыслить.
На фоне воспоминаний об ангелах из первой части балета поначалу было очень страшно за "Реквием" Мацарта. Но обошлось. И "Lacrimosa" прозвучала пронзительным "memento mori". А уж когда на сцене появился "князь мира", напоминая, что он никогда не покидает нас, а затем слился то ли в страстных, то ли в родственных объятиях с самой смертью, стало понятно, что только талант Эйфмана мог донести до нас посредством гениальной хореографии эту простую, но бесконечно страшную мысль.
Гений остается гением, несмотря на некоторый привкус провальности новой постановки. Но так это ведь с чем сравнивать, а сравнивать, по сути, не с кем и не с чем. Так что спасибо, маэстро!
