Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?
Один из недавних русских беженцев рассказывает, между прочим, в своих записках о тех забавах, которым предавались в одном местечке красноармейцы, как они убили однажды какого-то нищего старика (по их подозрениям, богатого), жившего в своей хибарке совсем одиноко, с одной худой собачонкой. Ах, говорится в записках, как ужасно металась и выла эта собачонка вокруг трупа, и какую лютую ненависть приобрела она после этого ко всем красноармейцам: лишь только завидит вдали красноармейскую шинель, тотчас же вихрем несётся, захлёбывается от яростного лая! Я прочёл это с ужасом и восторгом, и вот молю Бога, чтобы Он до моего последнего издыхания продлил во мне подобную же собачью святую ненависть к русскому Каину. А моя любовь к русскому Авелю не нуждается даже в молитвах о поддержании её.
Иван Бунин.
Спасибо Земфире де Вирджилиис.
А ЭТО - МОЁ СТИХОТВОРЕНИЕ. Распинайте меня.
Но мы с Иваном Алексеевичем солидарны.
Ничего не хочу объяснять.
Что спелось, то спелось. Так спелось.
Если не на раз-рыв аорты – то не хочу!
Это язык тех, кого я люблю.
Написано пять лет назад.
Город встряхнулся,
осел и обмяк.
Круче зараза неразуменья.
Вслед полетели большие каменья.
А оказался - пустяк.
Ништяк
и никак.
Вновь оказался кукиш в кармане.
Есть захочешь - сам приползёшь.
Если во всей этой божеской гамме
и карме
Зад и перёд?
Но сегодня не в счёт.
Жуткий отстрел
Даровитых и ранних.
Бог ли пошляк,
Или Цезарь - сопляк.
Эй, побыстрее,
прикрой свои ставни
Или получишь в пятак.
Было
быдло
блатно.
А стало
давным г..но.
Как не скреби пошлятину –
Получишь отсебятину,
Ведь б..и, ну!
Бредом,
блефом,
блевотиной.
Права-неправа.
А горькое слово,-
Родина,
Положит,
аж скулы сводит на
Матерные слова.
Дыши – не дыши,
паскотина,
А сладостно ледяной,
Слоистый воздух Родины
Глотаешь ты вместе со мной.
О, боже, мы - братья-каины,
Мы вместе - зелёная соль.
Но метит в меня сандалею
Патрицианская моль.
Жрецы,хитрецы,бухгалтеры,
Направо-налево равняйсь,
Спустивши трусы и бюсгальтеры,
Влезают в «мёртвую» грязь.
СПА-ссатели оборзевшие,
От ладана сбросивши стыд,
Алкают глоток нездешнего.
А где, что в груди болит?
Венецианская ярмарка.
Маски и девы кружат.
Ворона в ночи накаркала
Рои чёрных южан.
Стой.
Аквамарины тёмны.
Изумрудное стеклов обрезь воды.
Тротуары эти
подошвы помнят.
Толпы.
Годы.
Очереди.
Суды.
Годы как песчинки
уже отроились.
И где-то там в высоте слепой.
Что-то на прошлое наслоилось.
Слезинка.
Но не со мной,
с тобой!
Не страна,
а сплошная распашонка.
Державно де-жавю.
Стройся державно в ряд!
Как голубка,лети
из груди,
душонка
Над строем трёхцветных
мальчиков- декабрят.
Да, не радостная картина!
Скоро сто лет инкубатору,
Где выращиваются кретины
Под недрёманным оком диктаторов.
Но здесь же сирень слепит и безумствует.
И реки полны родниковой воды.
Мужчины здесь не рождались трусами.
И женщины исполнены неземной красоты.
Откуда ж холопство, братья-каины,
Авелев и иосифов выгнавшие взашей?
На нашей совести эти ссадины!
Хоть к заднице уши торчком пришей.
Ну, что приуныли, пацаны хмельные?
Снова грусть-дорога.
Снова вместе в путь.
Васильич шепчет мне слова родные:
"Не сцы, ЁСЬКА,
прорвёмся как-нибудь".
2010
