Юная англичанка Мэри Шелли опубликовала в 1818 году свой первый роман под названием «Франкенштейн». Он стал мгновенно знаменит. Содержание его известно теперь каждому. В основном по экранизациям, которых не менее десятка. Коротко содержание романа и фильмов сводится к следующему. Гениальный хирург и учёный-биолог Виктор Франкенштейн решил посоревноваться с Богом. Он собрал из разных частей человеческих тел, украденных на кладбище, идеальное, по его мнению, существо. Но просчитался по отсутствию божьего опыта. Безымянное существо, исполненное злобы и ненависти, вышло из под его контроля. Франкенштейн понял, что оно не пощадит ни его, ни близких ему людей. Им двоим, искусственному чудищу и его создателю тесно стало на земле. Весь роман это, в сущности, история бегства и преследования. Последний раз затравленного Франкенштейна видят исследователи северных широт, отправившиеся на научном судне к Северному полюсу. Здесь он ищет спасения от своего прошлого, гениального, неразумного и преступного. Здесь, доведённый до психической невменяемости, хочет он избавиться от этого своего прошлого, в котором таится гибель.
Ровно через сто лет эта невероятная история повторилась с Иваном Папаниным, одним из тысяч дезертиров, мародёров и романтиков разбоя, которых гениальный подстрекатель Ленин объединил для собственных целей идеей пролетарской власти.
«Ленинская правда, — вспоминал потом Папанин, — была настолько понятной, доходчивой, что народные массы — и я с ними — не могли её не принять».
Из того, что о тех днях написано Троцким, можно понять суть той ленинской правды, которую так легко понял и намертво усвоил матрос с незаконченным низшим образованием, который станет вскоре академиком, адмиралом и дважды героем:
«Газеты особенно ухватились за слова “Грабь награбленное” и ворочали их на все лады: и в передовицах, и в фельетонах.
— И далось им это “грабь награбленное”, — с шутливым отчаянием говорил раз Ленин.
— Да чьи это слова? — спросил я. — Или это выдумка?
— Да нет же, я как-то действительно это сказал, — ответил Ленин, — сказал, да и забыл, а они из этого сделали целую программу. — И он юмористически замахал рукой».
Сцена эта произошла в то время, когда грабёж и убийства стали главным смыслом революции, и этому смыслу большевики и их правительство следовали с величайшей страстью. Дремучей жутью отдают эти дважды повторённые слова о веселье Ленина при судорогах умирающего организма великой страны. Страшные шутки выпадали на долю русского человека...
Много лет спустя, будучи заслуженным учёным и значительным в советской номенклатуре лицом, собравшим почти полную коллекцию всяческих советских и зарубежных героических наград, Папанин напишет об участии в крымских делах лишь то, что ему поручено было охранять запасы с вином, да «поддерживать в городе революционный порядок».
Всё это, мягко говоря, неправда. Это тем более очевидно, что Папанин и сам себе противоречит в обширной книге мемуаров, которую выпустил он под заголовком, не лишённым монументальной лирики — «Лёд и пламень».
Есть у Константина Тренёва довольно ловко сочинённая пьеса «Любовь Яровая». И фильм есть, поставленный по этой пьесе, ставший классикой революционного кино. Лучшие актёры играют в этом фильме разных видных участников крымской кровавой эпопеи. Знаменитый Кирилл Лавров играет там матроса Швандю. А Швандя этот списан с тогдашнего матроса Папанина. Так что он, понятное дело, был среди самых заметных персонажей той крымской истории. Весёлый и юморной был этот матрос Швандя. Он с улыбкой шёл на смерть и с улыбкой глядел на смерть других. Сам же Папанин говорил о себе тогдашнем так: «В меня стреляли, и я стрелял». Это и всё, о чём захотел он сказать.
Но, после тех дней символом Крыма стали не только бочки с вином, но и великие потоки крови стали таким символом… И никоим образом невозможно представить, чтобы потоки этой крови все текли никак не задевая будущего академика-героя…
Санитар революции
9 декабря 1920 года в Крыму было создано местное подразделение Всероссийской ЧК — Крымская чрезвычайная комиссия (КрымЧК). Её комендантом и назначили Ивана Папанина.
Увы, это назначение не оставляет ни малейшего повода сомневаться в истинной роли Папанина в тех давних делах на Крымском полуострове. В обязанности комендантов (их также называли «комиссарами смерти») входило приведение в исполнение приговоров и руководство расстрелами. Это следует из любой типовой для всех чекистских организаций должностной инструкции, допуск к которым в соответствующих учреждениях теперь вполне открытый.
Да и то, что итогом чекистской карьеры Папанина стало награждение его орденом Красного Знамени, на смену которому придёт вскоре орден Ленина и Звезда Героя, говорит о том, что времени даром он там не терял. И с врагами не церемонился.
По воспоминаниям современника, с падением Симферополя «в Крыму воцарился большевизм в самой жестокой, разбойничье-кровожадной форме, основанной на диком произволе местных властей, не поставленных хотя бы и большевистским, но всё же — правительством, а выдвинутых толпой, как наиболее жестоких, безжалостных и наглых людей. Во всех городах лилась кровь, свирепствовали банды матросов, шёл повальный грабёж, словом, создалась та совершенно кошмарная обстановка насилий и разграбления, когда обыватель стал объектом перманентного грабежа».
В дневнике Ивана Бунина есть запись от 8 февраля 1918 года: «…Приехал Д. — бежал из Симферополя. Там, говорит, “неописуемый ужас”, солдаты и рабочие “ходят прямо по колено в крови”. Какого-то старика полковника живьём зажарили в паровозной топке».
«В Симферополе, — писал в своих воспоминаниях другой свидетель, живший в то время в Крыму, известный политик, публицист и общественный деятель, князь Владимир Оболенский, — тюрьма была переполнена и ежедневно из неё вызывали людей на расстрел пачками».
Всё это давно известно, конечно. Единственно новым тут было для меня то, что всеми этими зверствами руководил и лично в них участвовал бравый матрос Иван Папанин.
В моих поисках попался мне документ, который ясно подтверждает, что в бытность свою комендантом, будущий советский полярник не только приводил в исполнение смертные приговоры, но ещё и обучал этому жестокому ремеслу начинающих чекистов. Один из его прилежных учеников, Александр Журбенко, впоследствии сделал недурственную карьеру в системе карательных органов, и стал большим начальником. Возглавил Управление НКВД по Москве и Московской области. Когда в 1938 году его арестовали, он из камеры написал письмо Сталину, в котором, пытаясь разжалобить вождя, подробно рассказал о своей многолетней работе чекиста, начавшейся в комендатуре Крымской ЧК, где он, под руководством ставшего теперь знаменитым на весь мир Папанина, своей «ещё юношеской рукой непосредственно уничтожал врагов».
Тренировал своих подопечных Папанин не только в стрельбе по живым мишеням в подвалах Симферопольского ЧеКа. Мелкого роста, но удивительно жилистый и обладавший громадной силой он упражнялся при подчинённых своих вот уж действительно зверской забавой. Ещё не начиная допрос, он на спор отправлял в глубокий нокаут с одного удара правой всякого, кто представал перед ним.
— Ну что, браток, допрыгался?
Местные создатели и хранители чекистского чёрного юмора называли этот приём «наркозом Папанина».
«Служба комендантом Крымской ЧК, — написал Папанин в помянутых мемуарах, — оставила след в моей душе на долгие годы. Дело не в том, что сутками приходилось быть на ногах, вести ночные допросы... Работники ЧК были санитарами революции, насмотрелись всего. К нам часто попадали звери, по недоразумению называвшиеся людьми. Разговор с ними был короткий: следствие, суд и — к стенке».
Что это были за «звери», можно узнать опять же из мемуарных записей того, кто этих зверей ставил к той смертной стенке: «Ходил хлопотать ко мне за <…> задержанных студентов высокий, темноволосый молодой человек с ясными глазами. Он горячо доказывал, что головой ручается за своих друзей. И приходилось мне поднимать их дела, идти к следователям. Я забыл об этом «ходатае» и никогда бы не вспомнил, если бы через три с половиной десятилетия в коридоре Академии наук не остановил меня всемирно известный ученый.
— Иван Дмитриевич, помните ли вы, как по моей просьбе из тюрьмы студентов выпускали?! — спросил он и засмеялся. Это был Игорь Васильевич Курчатов».
Крестная мать от Сатаны
Продолжу цитировать Папанина: «В ЧК рекомендовала меня Розалия Самойловна Землячка. Было это в ноябре 1920 года. Говорят, у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Не знаю, у кого как, но у меня такой ангел был — Розалия Самойловна».
О Розалии Землячке, дочери известного киевского купца Самуила Залкинда, теперь тоже всё известно. Я напомню только немногое.
Её кличка времён подполья была отнюдь не ангел — Демон. Замечено историками революции, что из женщин, добровольно ставших карателями в большевистских черезвычайках, восемьдесят процентов были с больной, на почве сексуальных расстройств, психикой. Розалия Залкинд, несомненно, относилась к этой категории революционерок. Рассказывают, что расправы над мужчинами, попавшими в застенок, она частенько чинила лично. Выбирала для того здоровяков и красавцев. Пытала опять же лично, со страстью и вожделением. Убивала потом с воплями и конвульсиями, которые совершенно недвусмысленно указывали на тайный патологический смысл её служения революции.
Главная её заслуга перед большевиками заключена в следующем. Крымский ревком и обком партии ко дню 1 Мая 1921 года объявили вдруг широкую политическую амнистию всем, кто скрывался до сей поры от Советской власти. В это время в Крыму, как известно, находились десятки тысяч белых солдат и офицеров, рискнувших не покинуть родину. Был издан приказ, в котором всем бывшим военнослужащим царской и Белой армий предлагалось зарегистрироваться. В обмен на жизнь и амнистию. Так было выявлено место жительства будущих главных жертв Землячки и иже с нею. Красный террор начался в Крыму и только потом покатился по всей России. Расстреливали без всякого суда — прямо по тем регистрационным спискам. Точного числа убитых русских солдат и офицеров нет. По разным данным их было от шестидесяти до трёхсот тысяч. Говорят, что, устав от бумажной работы, Розалия любила посидеть за пулемётом. Отвести душу и утолить революционную похоть.
«Ямы за Воронцовским садом и оранжереи в бывшем имении купца Крымтаева были полны трупами расстрелянных, слегка присыпанных землей, а курсанты здешней кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать камнями золотые зубы изо рта казнённых, причем эта охота давала всегда большую добычу».
Лучшую характеристику Розалии Залкинд дал уже в наши дни А.И. Солженицын, назвавший её «фурией красного террора». Уничтожение принимало кошмарные формы, приговорённых грузили на баржи и топили невдалеке от берега. Именно Землячка решила: «Жалко на них тратить патроны, топить их в море». Привязывали камень к ногам обречённых, и долго ещё потом сквозь чистую морскую воду были видны рядами стоящие мертвецы. Морское течение тревожило их, и казались они живыми и продолжавшими молиться о растерзанной России. «Такой была удивительная женщина, чей прах покоится в Кремлевской стене… Розалия Самойловна была для меня вроде крестной матери». Это я в конце своего краткого рассказа о Розалии Землячке цитирую опять Папанина. Он о ней, конечно, так и не сказал ни слова правды. Тогда бы и о себе надо стало говорить не так, как записано у него: «Завершили же разгром банд мы летом 1921 года. И я с удвоенной энергией взялся за работу, но быстро попал в больницу. Приговор врачей был: полное истощение нервной системы». Непрерывная жуть убийства не прошла даром.
Клиника для душевнобольных мало помогла и именно это обстоятельство, по всей видимости, стало началом беспримерных метаний Ивана Папанина по земле, приведших его, в конце концов, на полярную льдину и к полюсу. Гениального безумца Виктора Франкенштейна на таком же, примерно, пути преследовало жуткое чудище, опрометчиво созданное им самим. Говорят, что Папанина гнала в северное безлюдье не совсем растраченная совесть и страх подступающего умопомешательства. Непомерный кошмар прошлых дел не давал ему остановиться. Он сам создал своё прошлое, в котором были смерть и ужас. Они, казалось ему, готовы были догнать и поглотить его.
Уже в двадцать пятом году он оказался в Якутии. Строит радиостанцию на берегу Алдана, притока великой реки Лены. Через четыре, примерно, года его следы обнаруживаются ещё дальше на север, на Земле Франца-Иосифа. Сначала он пробивается туда на ледоколе, в качестве простого радиста. Остаётся там, на неопределённое время, уже в качестве начальника полярной станции в бухте Тихая на одном из островов обширного архипелага. Через короткое время он уже на мысе Челюскин. У неграмотного матроса обнаруживаются неожиданные качества. Он не без успеха руководит несколькими научными экспедициями, и это, в конце концов, решает его судьбу…
«Чтобы наука у нас не страдала»
В начале 1936 г. академик Отто Юлиевич Шмидт выступил на заседании Политбюро ВКП(б) с проектом организации воздушной экспедиции на Северный полюс и экспедиции на дрейфующих льдах. О том, что идея создания дрейфующей вместе со льдами полярной станции принадлежит Фритьофу Нансену, вспоминать у нас тогда не любили. Между тем идея, в самом деле, была гениальной: вместо того чтобы с помощью взрывчатки и прочих дорогостоящих и неудобных средств продираться сквозь льды, можно элементарно выбросить на подходящую льдину людей, оборудовать лагерь с приборами и прочей научной механикой, чтобы, двигаясь вместе со льдом, относительно комфортно заниматься изучением Арктики.
И до этого в течение сотен лет люди стремились достичь Северного полюса, этой притягательнейшей точки Земли. Десятки экспедиций, снаряжённых в разных странах, упорно, но безуспешно стремились к Северному полюсу. В их числе был и наш героический земляк Георгий Седов. И всё-таки подвиг тех редких одиночек, которым ценой невероятных усилий удавалось достигнуть заветной цели, имел скорее спортивное значение, чем научное. И лишь четверо советских полярников — И.Д. Папанин, Е.К. Фёдоров, П.П. Ширшов и Э. Т. Кренкель — впервые в мире высадились на Северном полюсе для проведения важнейших научных исследований.
Начальником экспедиции на Северный полюс был назначен Отто Юльевич Шмидт, начальником лётного отряда — знаменитый летчик М.В. Водопьянов, а начальником первой советской дрейфующей станции СП-1 — Папанин. При назначении учитывался не только уже имеющийся опыт Папанина по организации полярных станций, но и его настойчивость, сметка, а главное — неистребимое жизнелюбие, стихийное и богатое чувство юмора. Таких людей для полярных дрейфов надо бы специально выращивать, а тут вот он — готовый. Шмидт считал, что именно его присутствие на льдине обеспечит полярникам недостаток бодрости и оптимизма, который неизбежен в ледяной пустыне.
Впрочем, как всегда с Папаниным, не обошлось без участия его врождённой изворотливости и умения действовать наверняка. Когда «наверху» решали, кто возглавит зимовщиков, было всё-таки две кандидатуры — известный ученый Визе и никакой не учёный Папанин. Иван Дмитриевич подстраховался. Он потом рассказывал вроде и со смешком, но и гордо: «Нас вызвали в ЦК на “смотрины” к девяти утра, а я пришел на полчаса раньше, когда пришли остальные, ко мне уже привыкли».
И, тем не менее, Папанин оказался уникальным руководителем. Как бы там ни было, а именно те качества Папанина, которые будто бы не имели отношения ни к научному поиску, ни к прочим исследовательским задачам, сослужили величайшую пользу в начальном исследовании Русского советского Севера. У Папанина выявились вдруг редчайшие качества руководить творческим коллективом в условиях, когда само понятие руководства становится абсурдным и невозможным. Он выбрал единственно верный способ, руководить так, чтобы это руководство не мешало работе. Как можно приказывать там, где обстоятельства и без того исключительно бесчеловечны. Вот и решил в дела науки на льдине не вмешиваться вовсе. Это была великая мудрость. Если бы так поступало большинство бывшего и теперешнего начальства в нашей науке и культуре, толку от них, от науки и культуры, было бы нисколько не меньше, зато сколько бы сохранено было учёных нервов и творческого здоровья.
Соратник по ледовой эпопее, радист на СП-1 Эрнст Кренкель писал потом, что функции Папанина — начальника экспедиции — сводились преимущественно к созданию психологического климата в том крошечном коллективе: он первым вылезал из задубевшей от мороза палатки, разжигал примус, сам готовил еду, рассказывал байки, лечил словом и духом своим, неисчерпаемым оптимизмом. Это уже потом, много позже, лучшие врачи и прочие титулованные специалисты будут придумывать для космонавтов тесты на психологическую совместимость и на устойчивость к экстремальным обстоятельствам. А тогда Папанин своим мужицким, моряцким чутьём угадывал суть любого момента и имел наготове безошибочный способ решить самую безнадёжную ситуацию.
Да, конечно, будучи руководителем и парторгом белого безмолвия, он превратил пространство небольшой палатки в театр абсурда.
Папанин в силу своей «фактической связи с ЧК» занимался и тут идейно-политическим руководством над вверенным ему коллективом. Для этого требовались ежедневные политинформации, чем он и занимался со всем упорством. После его ежедневных докладов о международной обстановке, как он её теперь представлял, оставшиеся три члена экспедиции выступали в прениях, и это заносилось в протокол, голосовали и составляли об этом отчёт на материк, который и передавал по рации радист Кренкель. В конце таких собраний стоя пели «Интернационал», а, бывало, и ходили демонстрацией вокруг своего утлого жилища. Папанин самолично вырубил из куска твёрдого вековечного здешнего сугроба отличнейшую трибуну и приветливо махал с её вершины проходящим массам идейного народа, стопроцентно явившегося на очередное мировоззренческое торжество. Были отмечены в дневнике партийного лидера, конечно, и недоработки. Среди них такие: поздно приступил к работе кружок по изучению истории партии, а кружок текущей политики так и не начал своей работы.
Теодор Кренкель, сын знаменитого радиста рассказывал:
— Папанин — единственный член партии из всех четверых — прихватил с собой на полюс пробный экземпляр из ещё только готовящегося тогда тиража «Краткого курса истории ВКП(б)». Он взял за правило по вечерам устраивать своим коллегам-подчинённым чтение этого идеологического бестселлера. В тепле палатки подневольных слушателей, конечно, разбирал сон. Отец, бывало, встряхнётся от дрёмы: «Что, Дмитрич, ты всё ещё долдонишь?». Папанин в ответ сразу взрывался: «А-а! Все вы тут собрались анархисты! Оппортунисты такие-сякие!..». Хрясь книжкой по столу — и убегал на мороз. Да только долго ли там продержишься?..
Не будем торопиться с усмешкой. Главный враг человека в подобных условиях — отсутствие дела, которое отнимало бы всё наличное время. Белое безмолвие засасывает, как болото. Психика цивилизованного человека не готова к подобным обстоятельствам. Прилежным читателям Джека Лондона, например, могли запомниться его описания зимовок на золотоносном севере, когда целыми импровизированными деревнями искатели приключений от вынужденного безделья и беспечного отношения к непривычным обстоятельствам, погружались в грозную летаргию прозябания. Это состояние смертельно опасно. Оно знакомо и таёжникам. Виктор Астафьев описал его в замечательной своей книге «Царь-рыба».
Стихийное чутьё Папанина, объединившись с твёрдокаменным партийным догматизмом, не оставляли времени для угнетающей лени и физического разложения. Дневник его изобилует вот такими идеологически безупречными записями:
17 июня 1937 года
Хорошо прослушали международный обзор. Нас всех волнует борьба испанского народа против фашистских интервентов.
2 декабря 1937 года
Партия не предусмотрела возможности голосования для полярников, что не может не вызывать грусти. Вся страна избирает сегодня депутатов в Верховный совет. Только у нас нет избирательного участка...
Но даже и этот, кажущийся теперь излишним достойным осмеяния партийно-бюрократический раж, был спасительным в тех исключительных обстоятельствах. У людей ещё только появлялся опыт подобных испытаний. И Папанин во все эти дни оставался хозяином положения. Он стал всё-таки стержнем и основой всей работы первой дрейфующей станции. В том числе научной и технической. Геройское его звание никак не может быть оспорено. Замечательно то, что этот совершеннейший невежда и неуч сумел вполне на равных войти в учёный коллектив (и не один коллектив), завоевать авторитет и не уронить его потом ни при каких обстоятельствах. А учёные его друзья всегда помнили о нём, как вспоминают о тёплом солнечном дне в пургу и слякоть. Слали ему потом такие, например, телеграммы:
«...коллектив приветствует тебя, нашего начальника, сумевшего по-большевистски преодолеть трудности похода, выгрузки и строительства станции. Прекрасные условия, созданные здесь для развития научной и оперативной работы, зимовки, обязаны твоей инициативе, энергии и заботливости о деле и людях... Мы надеемся, что ещё не один форпост полярного бассейна будет создан и освоен под твоим руководством».
Поэма о примусе
Несмотря на описанную идеологическую и прочие загруженности, Иван Дмитриевич ещё взял на себя обязанности повара. Так же хорош ли он был в должности кулинара, как пропагандист, сейчас уже не узнаешь. Но сам он об этом рассказывал с обычною шокирующей простотой: «Сплю в палатке. Вдруг захотелось по нужде. В палатке температура минус восемнадцать градусов, а снаружи и того хуже. Вылезать не хочется. Беру кастрюлю и «кладу» в неё... Утром кастрюлю мою и в ней же варю суп».
И всё-таки я думаю, он не мог готовить плохо. Потому что понимал и любил сам поварской процесс и кухонные приспособления пользовались его исключительным пиететом. Особое почтение Иван Дмитриевич испытывал к примусу. Некоторые исследователи творчества Михаила Булгакова полагают, к примеру, что в отдельных ключевых сценах его романа примус участвует именно по тому, что писатель был в курсе подробностей легендарного дрейфа.
«Отец вспоминал, — опять пишет Теодор Кренкель, — что Папанин очень любил возиться с этим агрегатом: чистил, регулировал... Когда вскоре после начала работы станции выяснилось, что взяли на льдину мало иголок для примуса, Иван Дмитриевич послал в Москву телеграмму с просьбой переслать эти детали с Чкаловым, который собирался лететь в Америку через полюс: пусть запакует ценную посылку в мешок с вымпелом и, пролетая над СП-1, сбросит его вниз. Чкалов действительно иголки взял, да только не суждено было их доставить по назначению: из-за плохой погоды лётчик не смог увидеть лагерь папанинцев».
Маузер Папанина
И всё-таки, и всё-таки… Даже на Северном полюсе Папанин продолжал оставаться чекистом. Прошлое настойчиво преследовало и не хотело окончательно оставить его. У Папанина, единственного на льдине, был личный маузер, о котором сочинил один известный писатель довольно складную байку, но полную совсем нехудожественного вымысла. В действительности мазер полагался ему для совершенно конкретного дела. Неизвестная другим полярникам задача, возложенная на Папанина компетентными во всякое время и в любом пространстве органами, заключалась в том, чтобы никто из дрёйфующих на льдине не дал слабинки и не вздумал уйти в каком-нибудь не том направлении. Тайные полномочия человеку с маузером были даны самые решительные… Так что значение папанинской поговорки: «дрейфуй, но не дрейфь» было на льдине понимаемо не всеми до самого глубокого её смысла…
Льдина, между тем, достигла тёплого течения, стала разваливаться. Мир взволновался, а уж для каждого советского человека это было исключительно больным и семейным событием. И вот 12-го февраля 1938 года полярники заметили свет от прожекторов ледокола «Таймыр», а 16-го героический и забытый лётчик Власов совершил сложнейшую и опасную посадку у станции, доставив зимовщикам гостинцы — пиво и мандарины. Ледовая эпопея закончилась…
Что они сделали
Между тем, вклад, который внесли «папанинцы» в освоение Арктики называют и теперь бесценным. Он таков на самом деле. И никогда уже, никакие новые и сверхновые времена не смогут оторвать имя Папанина от этого ледового подвига.
За девять месяцев беспримерного дрейфа было проведено 620 определений координат льдины. Одновременно велись магнитные, метеорологические, гравиметрические наблюдения. Люди работали, подстрекаемые железным Папаниным, по шестнадцати часов в сутки в условиях штормовых ветров и невыносимых морозов. Благодаря этому непрерывному труду и были получены бесценные научные материалы. Впервые была измерена глубина Северного Ледовитого океана у Северного полюса (4290 м). Было окончательно доказано, что в этом районе нет суши. Выяснилось, что у полюса на глубине 250—600 метров проходит мощный слой тёплого течения. Была опровергнута гипотеза о том, что над полюсом постоянное высокое атмосферное давление, а значит, всё время стоит хорошая погода. В подлёдных водах этого района экспедиция обнаружила водоросли и мелкие планктонные организмы. В районе полюса видели даже птиц, нерпу и белого медведя. До этого даже великий Нансен утверждал, что в этих широтах ни на льду, ни в море под ним нет и признаков жизни. Так что Папанин и папанинцы существенно изменили наше представление об окружающем мире…
После подвига
Слава их тоже оказалась беспримерной. Вот специально пересматриваю я мультик из своего детства «Цветик-семицветик», снятый по сказке Валентина Катаева. В мультике есть такой эпизод. Из-за него-то я этот мультик сейчас и просматриваю.
Пришла девочка Женя во двор, а там мальчики играют в папанинцев: сидят на старых досках, и в песок воткнута палка.
— Мальчики, мальчики, примите меня поиграть!
— Чего захотела! Не видишь — это Северный полюс? Мы девчонок на Северный полюс не берём.
— Какой же это Северный полюс, когда это одни доски?
— Не доски, а льдины. Уходи, не мешай! У нас как раз сильное сжатие…
Так что Папанин мгновенно занял в воображении тогдашних мальчишек заветное место рядом с Чапаем и Тарзаном. Необычайная высота…
«В тридцатые годы, — признавался сам Папанин, — было боязно выходить на улицу. Тут же обступали незнакомые люди, расспрашивали, пожимали руки. Помню, как на целые кварталы растягивалась толпа мальчишек, которая бежала за мной и кричала: “Папанин! Папанин! Папанин!”. Сейчас... мальчишки повзрослели».
Есть ещё фильм придворного при Сталине режиссёра Михаила Чиаурели с названием «Клятва». А в фильме том есть эпизод, в котором Папанин играет самого себя. Вот он оказывается в Колонном зале. Здесь вождь собрал по какому-то торжеству всех, кто может украсить собой пространство вокруг него. Чей-то мальчик, тоже оказавшийся тут, равнодушно до того взиравший на всех будённых и ворошиловых только при виде Папанина начинает обмирать от восторга и открывает глаза родителям: «Смотрите, это Папанин!».
— Какой хороший мальчик, — говорит Папанин. Этим эпизод с ним и кончается...
«Не много ли сливок с одной льдины?..»
Главный в человеке талант — это чувство меры. Если чувство меры изменяет, это ним к чему хорошему, как правило, не приводит.. Папанина чувство меры в первый раз подвело, когда он написал письмо Сталину следующего содержания: «Я адмирал и должен к дому подходить на адмиральском катере. Прошу дать указание прорыть канал от моей дачи до Волги».
Сталин ставит резолюцию: «Не много ли сливок с одной льдины?».
А вот ещё эпизод. Государственной дачи знаменитому полярнику показалось мало. Построил себе ещё одну. После окончания строительства стал приглашать к себе видных людей, показывая своё роскошное уединение. Конечно, все были восхищены и в книге отзывов писали соответствующие строчки. И вот Папанин решил пригласить «самого». Сталин приехал, поскольку до сей поры испытывал к пролетарию науки исключительно тёплые чувства. Ходят по участку, по комнатам. Часть помещения отделана мрамором. Дмитрий Иванович сообщает, что мрамор итальянский, а в ванной комнате — уже греческий... И допустил при этом, оставшийся простоватым по природе Иван Дмитриевич, вовсе уж опасную оплошность. Он сообщил, что заказал для своей дачи двух белых северных медведей, чтобы они, стало быть, напоминали о полярном дрейфе и подвигах в полуночной стороне.
Когда окончился осмотр, Папанин подал книгу отзывов. Сталин её полистал, кое-что прочёл. Потом, взяв ручку, написал: «Т.Власику. Хороший будет детский сад. И.Сталин».
Так не стало у Папанина роскошной дачи. Не стало и сталинского прежнего расположения. С этого времени сказочная карьера его стала постепенно закатываться… Что ж, такое бывало со многими...
Но имена первых советских полярников навсегда останутся символом беспримерного дела. Они сами написали однажды в письме на материк: «Силами моряков, гидрографов, синоптиков, учёных многих специальностей Северный морской путь превращён в нормально действующую магистраль». Жизнь редко венчает смертных людей подобными эпитафиями…
Использованная литература:
Гомазков О. А., доктор биологических наук. Про Борок, Папанина и время. Природа, № 1, 1995
Интервью с Т. Кренкелем, сыном полярного исследователя. 60 лет назад мир узнал новое слово. Огонёк № 52, 2008
Мержанов Б. Встреча в Борке. «Борковский Конгресс» (www.yarborok.ru)
Папанин И.Д. Лёд и пламень. Книга мемуаров. — М.: Политиздат, 1977
Полярная политика Сталина. Материалы сайта http://wnovosti.ru
Соколов Д. Неизвестный Папанин. Международная газета «X Files Секретные материалы 20 века», № 23 (301), декабрь 2010 года. – с. 6-7
Ченнык С. Фурия красного террора. Еженедельник «Первая крымская», № 529, 11—17 июля 2014
