ЮРКИН ЖУРАВЛЬ
Он никому не сделал ничего плохого. Никому. Никогда.
Ребятня прилипала к забору и смотрела в щели. Не где-нибудь в зверинце, а там, в огороде, вышагивала длинноногая птица, рылась клювом в ботве, что-то отыскивала и, задрав голову, сглатывала. Сквозь изгородь просовывались маленькие руки с хлебным мякишем, зерном. Журавль подходил и, щекоча ладони, склевывал, что давали.
Улететь он не мог. Правое его крыло топорщилось, и при и взмахе было видно, как оно изломано, согнуто, будто рука в локте.
И когда высоко в небе проплывали забавными уголками караваны журавлей, Журка бежал вдоль забора за ними, хлопал крыльями и неистово, словно требуя справедливости, курлыкал. Ребятишки всей душой сопереживали своему любимцу, старались помочь: поднимались на цыпочки, тянули головы вверх, и казалось, еще чуть-чуть и Журка взлетит, но этого «чуть» не хватало. Журка добегал до противоположной изгороди и еще долго бил крыльями и кричал вслед улетающей стае.
— Все равно он когда-нибудь улетит,— упрямо выводил какой-нибудь мальчишка побольше и поделовитее.— Крыло выправится. Кормить надо лучше.
— Конечно! Поправится, наберется сил и улетит,— соглашались наперебой остальные.
Юрке – Юрку - тоже очень хотелось, чтобы его Журка смог летать — взвился бы однажды над огородом и встал во главе одного из уголков. Юрок был бы только рад, хотя, признаться, и жалко. За лето он привык к Журке, сдружился с ним. Играл, кормил его, на ночь запирал в сарай, где из камыша и травы устроил ему гнездо. И с тех пор, как появился у него журавль, все в квартале, даже взрослые, стали к Юрку проявлять внимание, интересоваться, как там Журка?
Юрок даже приосанился, посерьезнел. А как же? На его плечах забота и ответственность. И жизнь на глазах у людей. Они ведь с Журкой почти артистами стали. Да! Только выходит Юрок в город, как за забором:
— Журка, клюнь! Клюнь, Журка!
Юрок неторопливо, «с форсом» снимает кепку, наклоняется и — Журка раз! — как долбанет его клювом в затылок. Часто Журка бывает чересчур старательным и клюет так, что голова трещит, но Юрок терпит. Зато другим радостно! Почешет затылок, потрясет головой, прикрякивая, и улыбнется: мол, мозги набекрень, а здорово. А ему и правда — хорошо! За забором смех, просят еще, головы в щель суют, кричат;
— Журка, меня клюнь!.. Пусть лучше меня!..
Расставаться с другом всегда тяжело. И все-таки, когда бежит Журка за стаей и кричит, Юрку, может, больше всех хочется, чтоб он полетел. И крик этот сносить Юрку не по силам. Он закусывает губу и тужится, едва сдерживая слезы, и виноватым отчего-то себя чувствует.
— Давай-ка, друг, домой, за уроки,— зовет с крыльца отец.— Поиграл, и хватит. Ты теперь школьник, надо заниматься, а Журка подождет.— Он стоит в грубом толстом свитере, усатый, большой.
Юрок любит отца и гордится им. Он настоящий охотник! У него не двустволка, как у других, а карабин с оптическим прицелом, и полозья широких лыж покрыты тонкой оленьей шкурой. Он подолгу, месяцами, живет в тайге. Он сильный, добрый, спокойный. Лишь однажды видел Юрок, как отец разозлился, вспылил.
Юрок играл с сусликом Сосей на улице. Подошел пьяный сосед дядя Шура и «пошутил» — ткнул папиросой суслику в нос, только Сося увернулся и, не будь дураком, цапнул шутника за палец. Дядя Шура взбесился, схватил Сосю, ну, и... о землю... Юрок заплакал, вышел отец, увидел Сосю, помрачнел — и дядя Шура полетел кубарем аж до своих ворот.
Вскорости отец привез Юрку лису. Ее потом ночью прямо из клетки украли.
Юрок заманивает журавля в сарай, приговаривает:
— Что, друг, неохота идти? Надо. Я теперь школьник, надо заниматься. Если сразу учиться хорошо начнешь, то так потом и будешь. Только, знаешь, эти палочки у меня никак ровно не получаются. Все пляшут...
Когда Юрок зашел в избу, отец провел ладонью по его голове, взъерошил волосы и, мягко улыбнувшись, заговорил: — Что, брат, может, отдадим журавля? Тебя, я гляжу, от него за уши не оттащишь... А ты теперь школьник, надо заниматься. А то учиться не начал, а уж силком за уроки приходится сажать. Это не дело, брат.
Юрок, потупившись, молчал.
— Отдавать - надо. Зима на носу, где его держать? В сарае он замерзнет... Вон из детсада приходили, просили... У них там есть условия...
— Я сам всегда за уроки буду усаживаться, только Журку не отдадим.
— Ну-у, брат... Ты же большой, а там маленькие. Их много, всем на радость Журка будет.
Конечно, если всем, то отказывать неудобно. Но ведь и тут всем. Каждый день по улице мимо их огорода столько людей проходит, и все смотрят! А свои, соседские, так просто-напросто заходят и играют с Журкой так же, как и он, Юрка.
— Нет, не отдадим. Тут тоже многим на радость. За ним уход нужен, а они не смогут. Если надо, пусть сюда приходят, смотрят. Тут недалеко. А уроки я сам буду садиться.
— Ух, ты, единоличник,— усмехнулся отец и снова потрепал сына по волосам.— Жить негде ему, говорю.— Поглядел на упрямый молящий взгляд, сомкнутые губы, добавил: — Ладно, поживем — увидим.
А дня через три:.
— Вот он! Во-от он! Красивый како-ой! — услышал Юрок за забором.
Меж штакетин враз появилось несколько десятков носов. К доскам жалась мелюзга лет по пять. Дверь ворот приоткрылась, и во двор заглянула женщина. Фока, черная коротконогая такса, залаял. На крыльце появился отец. Закрыл в будку пса, кликнул Юрку. Юрок понял: прибыл детсад, и это серьезно.
— Ну что? Давай, решай, - сказал отец, когда Юрок подошел.— Видишь, сколько их. Пришли просить.
— Ма-альчи-ик, отда-ай н-ам жу-рав-ля-а-а! — затянула какая-то девчонка.
И наперебой загалдели остальные:
— Пускай он у нас живет!
— У нас хорошо!
— Мы его кормить сами будем! Юрок поглядел на Журку. Тот беззаботно, не подозревая ни о чем, рылся в ботве. Они кормить его будут. А что он, Юрок? Думают они — нет, каково ему без Журки?!
— Он все равно скоро улетит. Я его почти вылечил,— отговаривался Юра.
— Вот и пусть немного у нас поживет. Пока не улетел,— женщина присела, говорила нараспев,— у нас есть кролик, ежик, но всем ребятам хочется журавля. Все уши прожужжали мне про твоего Журку.
— Надо уметь, Юра, и о других думать. Смотри, сколько их.— Малыши зыркали во все глаза. Ждали.— Откажем мы им сейчас, не отдадим журавля, знаешь, сколько будет горя, слез, а отдадим — столько радости.
— Юра, ты же будешь к нам приходить. Тем более нам все равно твоя помощь потребуется.
— Мальчик, отда-а-а-ай,— снова запела девочка.
— Ладно,— решает Юрок,— берите.
И как камень с плеча свалился, задышалось легко.
—Только вы хорошо следите за ним. Кормит пусть кто-нибудь один, надежный, а то закормить можно. Двигаться станет мало, разжиреет и заболеет. Без присмотра не оставляйте, на ночь на замок запирайте...— спешно давал Юрок последние советы.
Рядом с детсадом магазин. Идут люди за покупками и непременно хоть на полминутки задержатся, посмотрят на журавля и детей вокруг него. Юрок тоже частенько стоит в толпе у зеленой оградки. Во двор не заходит. Стоит себе, любуется Журкой, поглядывает на ребятишек. А люди рядом не знают ничего: кто он, какое отношение имеет к этой красивой птице? И хорошо ему отчего-то, светло. Уйдет и все вспоминает: как смотрели люди, с каким торжеством какой-нибудь шалопай подставлял голову, а потом чесался и морщился точно так же, как раньше он, как воспитанно и гордо вел себя Журка.
Осень стояла сухая и теплая. Однако по утрам выпадал и белил землю иней. Шел Юрок в школу, заметил — парит сильно изо рта. Решил: надо забежать в детсад, подсказать, чтоб о теплом жилье для журавля позаботились (он у них тоже пока жил в сарайчике). После уроков проскочил сначала к магазину. Там у входа, устроившись на деревянном крыльце, согнутая пополам живая, разговорчивая бабка Сатуниха продавала семечки. Юрка она всегда угощала одной-двумя пригоршнями.
— Не знаешь ниче еще? — встрепенулась старуха, увидев его.
— Что, баба Нюр?
— Вишь, журавля-то нету.
Юрок посмотрел на двор — пуст. Перевел взгляд на старуху.
—Убили его седни ночью! — выпалила она.
Юрок провалился куда-то и полетел. Бабка часто хлопала глазами и поджимала губы.
— Как — убили?! — выдохнул Юрок.— Как — убили?.. Баба Нюра?.. Как?..
— Как, как. Известно, как убивают. Камнем кинули — и все. Фулиганья-то рази мало? Иду давеча утром, глядь — а он лежит, и голова набок. Воспитательша тут же бегает, слезами заливается: «Че я ребятишкам скажу?» А че говорить? Кто ж на дворе-то оставляет на ночь? Я же говорю, когда обчественный, никакой заботы не жди, один на другого пронадеются. Сколько у парня жил... Ты че, Юрок? Господь с тобой, ты че? На вот семечек...
Юрка снова понесло: и дорога, и зеленый заборчик, и калитка — все смешалось, запрыгало, расплылось от слез. Убили! Журку убили! Кто?! Как? Его все так любили! Так ему радовались! Почему же?! Он бы добрый и доверчивый! Он не мог улететь, и его убили! Был Сося, была лиса — их не стало. Теперь нет Журки. Кто-то кинулся него камень. Просто взял и кинул!
Юpoк влетел в одни двери, распахнул другие. Дети стояли кружком, а посередине — воспитательница.
—Играете! Как вы можете играть?! Почему вы его не заперли на ночь? — закричал он.— Я же вам говорил!
Воспитательница растерялась. Встревожено глянула на детей.
—Мальчик... мальчик успокойся...— Она подошла к Юрку, взяла его за плечи.— Пойдем отсюда, пойдем...
—Я же говорил!.
—А Журка улетел,— торопливо перебила она Юрка.— Летели сегодня утром журавли, и он с ними улетел... поднялся и улетел.
—Что вы!.. Что вы мне врете?! Это вы им говорите! — Юрок мотнул головой на притихших детей, вырвался и закричал захлебываясь: — Он не мог улететь, у него крыло перебито! Не мог он, понимаете, не мог?! Вы закрыть его забыли. Я знаю. Я же вам говорил, а вы...
Прибежала вторая воспитательница, та, что приходила просить журавля.
— Мальчик... Как тебя?.. Юра, Юрик, пойдем. Ты большой, пойдем. Мы доктора вызвали, и он вылечил Журку...
Она легко подталкивала Юрка в спину, и они оказались за дверью. Женщина долго еще говорила нараспев о докторе, о Журке...
А там, в комнате — Юрок слышал — дети загалдели:
—А что такое Юра говорил? Разве Журка не улетел?
Юрок брел по улице, размазывал по щекам слезы. Он их вытирал, вытирал, а они текли и текли...
Он долго еще всхлипывал в сарае, забившись в угол и сидя на корточках. И все смотрел на Журкино гнездо...
И представлял будто наяву. Как снял со стены тяжелый карабин, положил его в мешок. Туда же сунул кота. Как набил патронами карманы и пошел в детсад, привязал к скамейке у песочной ямы кота, приговаривая: «Потерпи, Барсик, немного, потерпи..". А сам лег в песочницу.
Как нацелил карабин на улицу. И стал ждать. Он знал одно: он убьет всех, кто может просто так кинуть камень.
Всех. Всех до одного.
