РУССКИЙ ПОЭТ КСЕНИЯ НЕКРАСОВА
______
Твои стихи — ручей прозрачный:
Меж стеблей вечности течет..
Любой сучок, на вид невзрачный,
В струях-речах его цветет,
В струях-речах его цветет
И к небу русскому — растет!
Tamis
Работа Роберта Фалька
______________
Писать о Ксении Некрасовой как о Поэте — все равно, что пытаться объяснить цвет солнечного луча или молнии; рассказать мелодию звёздно-небесных сфер; озвучить вкус горно-родниковой воды; изобразить аромат лесов и полей, с их цвето-хвойно-травяным запахом... Ничто общеизвестное нельзя применить и примерить к поэтическому трепетанию живорожденных образов и метафор; к магическому лепету «наивных до прелести строк»; к ошеломляющим своей новизной ассоциациям, поворотам, проникновениям в глубь глубин или вознесениям в высь высей... ибо стихи Некрасовой — это сама стихия поэзии, ее первообраз, ее первородный до-пиитический замес!
Писать о Ксении Александровне Некрасовой как о человеке — все равно, что плакать навзрыд над выброшенным и замерзшим котенком; над обиженным злыми сердцами бесприютным сиротой; над истекающей кровью любимой родиной... Словом, писать о человеческой судьбе Некрасовой — значит плакать навзрыд, ибо невозможно представить себе — более первозданного, самой природой одаренного и нареченного поэта, и — более одинокого, обделенного и не обласканного судьбой человека, чем Ксения Некрасова. И вот, чтобы не заливать горечью слез эти страницы, обозначим лишь вехи ее человеческого пути. О поэте же скажет сама Поэзия.
Сиротство подкидыша. Потеря приемной семьи. Детская болезнь «куриной слепоты», энцефалит в юности — с последующими хроническими осложнениями. Война и эвакуация в Среднюю Азию. Бомбежка эшелона. Трагическая смерть первенца Тарасика. Сумасшествие мужа, разлука с ним и потеря его навсегда. Голод, безденежье, бездомье, скитальчество. Милостыни, на которые — жила. Насмешки, презрения, брезгливость собратьев по перу. Надменная редактура издательств. Единственный прижизненный сборник стихов. Рождение второго сына Кирюши, его детский дом — из-за отсутствия земного пристанища. Письмо Поскребышеву с последней мольбой о помощи — ради сына. Предсмертный дар судьбы — в виде небольшой комнатки в коммуналке, под самой крышей дома, где она мечтала счастливо зажить, наконец, со своим Кирюшей... Смерть от разрыва сердца на лестнице — перед своим долгожданным и уже навсегда ненужным жилищем.
Свойства души и характера. Незлобивость, улыбчивость, незащищенность, детская открытость жизни и миру. И детские же — малые хитрости, наивное лукавство, трогательные попытки приспособиться к невыносимым, с общепризнанной точки зрения, жизненным обстоятельствам. Любовь к людям, к земле, к природе, к России.
Вехи пути творческого. Раннее пробуждение поэтического дара. Работа по культурной части на заводе Уралмаш — с рекомендациями последнего на учебу в Москву. Литературный институт им. М. Горького, обучение в котором было прервано войной. Встреча в институте с Асеевым, его помощь с публикациями. В эвакуации встреча с Ахматовой. Помощь, поддержка и высокая оценка Ахматовой творчества Ксении Некрасовой. Возвращение в Москву. Встреча с семьей Роберта Фалька.
Огромный поэтический дар. Постоянное писание почти не рифмованных многовариантных стихов на клочках и четвертушках бумаги большими нелепыми буквами, иногда с ошибками (последствия энцефалита). Неумение собрать и хранить собственные рукописи — даже и «хлебниковской» знаменитой наволочки не заимела она. Посмертные издания нескольких поэтических сборников.
Был ли счастлив Поэт? Поэт счастлив, когда в душе рождается образ стиха, обретает знаковое начертание и начинает звучать. У Некрасовой стихи рождались всегда, а с карандашом и листком бумаги она не расставалась!
Была ли счастлива Ксюша (так чаще всего называли ее коллеги по перу)? Непривязанность к земному комфорту, вещам, украшательствам, вкусной еде и прочим обольщениям быта — позволяла ей оставаться открытой к восприятию всего, что рождает поэзию; быть добросердечной — даже к недоброжелателям, быть наивной и беззащитной — перед ударами судьбы, быть доверчивой и смиренной — перед лицом Бога.
Здесь хотелось бы перейти к прямой речи: Ксении, ее современников и исследователей и, наконец, — к самому поэтическому Слову Некрасовой.
… Я открыла глаза и увидела небо. Я не знала еще, что это небо. Огромный воздух, наполненный синевой, был, как великий немой, без единого звука. Может быть, и не надо было слов, потому что я еще не понимала человеческой речи, но голубое пространство, теплое и мягкое, прикоснулось ко мне своей поверхностью, и от этого прикосновения мне было очень хорошо и радостно — что вот я дышу и ощущаю его горячее (приятное) прикосновение.
А до этого, как я узнала после, когда выросла, у меня болели отчего-то глаза и все тело. И бинтовали, и лечили меня. Каждый день сдирали марлю с моих глаз и причиняли мне тем невыносимую боль.
А это мгновение, о котором я говорила выше, было в то утро, когда врач снял повязки с моих глаз и сказал, что я буду жить. Так я впервые познакомилась с первым предметом на земле — НЕБОМ.
На земле,
как на старенькой крыше,
сложив темные крылья,
стояла лунная ночь.
Где-то скрипка тонко,
как биение крови,
без слов улетала с земли.
И падали в траву
со стуком яблоки.
И резко
вскрикивали
птицы в полусне.
_______
А я недавно молоко пила —
козье —
под сочно-рыжей липой в осенний полдень.
Огромный синий воздух гудел
под ударами солнца,
а под ногами шуршала трава,
а между землёю и небом — я
и кружка моя молока
да еще березовый стол
стоит для моих стихов.
Детство мое прошло великолепно на шахтах в системе Егоршинских каменных копей, между Ирбитом и Шадринском около деревни Ирбитские Вершины. По одну сторону — село Ёлкино, по другую росла я — без нянек и гувернанток на полной свободе.
Отец — горный инженер — был взят на войну (1-ю империалистическую). Мать дома оставалась, и я ходила куда хотела, то есть в огород, в сад, в лес с товарищами.
Огород — это была таинственная местность, где жили разные враги, с которыми можно было сражаться, прежде чем добраться до грядок с морковью, горохом и репой. Мы брали длинные палки. Кто-нибудь изображал из себя Ермака, а остальные — войско. Так мы ходили покорять крапиву, лопух и репу. Когда в огород поставили пугало, то все наполнилось таинственными тенями, звуками... И тогда мы стали говорить шепотом, двигаясь друг за другом на цыпочках, боясь спугнуть кого-то или разбудить.
Огород наш зарос по колено травой, цветами, маками, коноплей, запах которой, вот уже сколько лет прошло, я помню [«И шелест буйных трав мой возвышал язык»].
А за огородом был лес. Огромные стволы лежали поваленные от времени и обросшие лишайником и мхом. И даже на осинах, на этих поваленных деревьях, росли незабудки. Когда нога ступала на листья, на траву, то проваливались мы по колено — так был стар лес. Очень мне нравились берёзовые рощи, смешанные с кустарником, потому что там больше цветов, чем в сосняке или пихтовнике.
В лесу мы не играли, а только шли, шепотом переговариваясь о леших, старичках-лесовичках, которые присутствуют под корнями и под пнями. Много родников у нас было с прозрачной холодной водой, очень вкусной.
Веснами мы пили березовку, которую собирали в бутылки, подвязанные к березе, чтобы стекал сок. Ходили также в сосновый бор, где снимали с деревьев кору и брали соки, напоминавшие студень. Он был вкусен и пах медом и сосной, и смолой.
Особенно хороши были у нас весенние разливы, когда река Исеть выходила из берегов и сливалась с другой рекой в голубое море. А жили мы на горке, и вода не доходила до нас. Умываться ходили к разливу и видели, как солнце всходит прямо из воды. Иногда на льдинах проплывали корыта, свиньи, коровы, телята — плыли и плыли...
Ранней весной мы любили ходить за подснежниками на увалы. Обыкновенно кругом лежал снег и между снегом — маленькие проталинки, а на этих проталинках росли подснежники, как чашечки из пяти лепестков, донышко золотое, на стебле меховые рожки. Любили мышиный горошек; он ничем не пахнул.
А еще всегда поражала ранней весной земля на пашне. Черная, из-под снега, земля напоминала мне какую-то драгоценную материю — лучше, чем бархат.
Наталья Савельева с горькой улыбкой пишет о том, что Ксения Некрасова всем рассказывала о своем «великолепном детстве». А еще: «Из раннего детства ей запомнилось, что иногда к ней приезжала очень красивая, хорошо одетая дама, привозила дорогие подарки. Кто эта дама — ей не говорили. Потом она помнила эпизод: ее, маленькую, привели в лесной скит, где собралось много народу. И священник, подняв ее на руки, перекрестил ею толпу».
ИЗ ДЕТСТВА
Я полоскала небо в речке
и на новой лыковой веревке
развесила небо сушиться.
А потом мы овечьи шубы
с отцовской спины надели
и сели
в телегу
и с плугом
поехали в поле сеять.
Один ноги свесил с телеги
и взбалтывал воздух, как сливки,
а глаза другого глазели
в тележьи щели,
а колеса на оси,
как петушьи очи, вертелись.
Ну, а я посреди телеги,
как в деревянной сказке сидела.
«Всякия претерпела еси болезни, нищету телесную, глад и жажду, еще же и поношение от людей беззаконных, иже мняху тя безумной быти» (из акафиста святой блаженной Ксении Петербургской). Такую проводит параллель между Ксенией Петербургской и Ксенией Некрасовой один из биографов поэта, подчеркивая, что «в её жизни чудесным образом проступило житие блаженной Ксении Петербургской. Причём речь не только о совпадениях в судьбах, но и о духовном родстве».
И параллель действительно — безупречная. Ксения Некрасова родилась в Крещенскую ночь 18 января 1912 года. Наречена была в честь святой Ксении Римской 24 января, а с 1988 года в этот день (по ст. стилю) отмечается и память блаженной Ксении Петербургской.
Исследователь творчества Ксении Некрасовой пишет: «Несмотря на то, что Ксения жила сравнительно недавно и умерла в пятидесятые годы прошлого столетия, само существование её имеет очень мало фактических доказательств... Не сохранилось и объективных описаний внешности Ксении». Думается, что Роберт Фальк, а позднее и Илья Глазунов, в своих работах сохранили ее внешность вполне!
Работа Роберта Фалька
"Именно уралмашевцы тридцатых годов первыми обратили внимание на незаурядный поэтический дар Ксении Некрасовой,- пишет Маргарита Ергина в своем эссе "Красивая Некрасова",- и в 1935 году она по направлению заводских комсомольцев и обкома комсомола уехала в Москву учиться в Литературный институт. Было ей тогда 23 года.
Это направление от такого авторитетного предприятия совершило крутой переворот во всей ее жизни. Она попала в «свою» среду — больших поэтов и писателей. Ее негромкий, но удивительно чистый и своеобразный голос, звучащий в ее стихах, привлек внимание широко известных поэтов — Анны Ахматовой, Ярослава Смелякова, Михаила Светлова, а также крупнейших писателей — Алексея Толстого, Михаила Пришвина, Юрия Олеши". В поэтической толпе молодежи Ксению особо отметил Н. Н. Асеев и рекомендовал ее стихи в журнал «Октябрь».
МОЙ ИНСТИТУТ
Тверской бульвар...
Оленьими рогами
растут заснеженные тополя,
сад Герцена, засыпанный снегами;
за легкими пуховыми ветвями
желтеет старый дом,
и греют тлеющим огнем
зажженные большие стекла.
И я сама —
торжественность и тишина —
перед засвеченным стою окном:
в окне прошел седеющий Асеев,
на нервном, как ковыль, лице
морские гавани
нестылых глаз
теплом нахлынули
на снежные покои.
Мы знаем вас,
друг молодости нашей,
чистосердечность вашего стиха
и бескорыстность светлую в поэзии.
Вот юноша поэт,
и, словно раненая птица,
косой пробор
распахнутым крылом
на лоб задумчивый ложится,
трагедию войны сокрыв.
По лестнице идет другой,
рассеянный и молчаливый,
он знает финские заливы,
мечтательный и верный воин
и грустный, как заря, певец.
Пуховый ветер над Москвой...
Но лебеди покинут белый дом,
последний крик
с плывущих облаков
прощальной песней
ляжет на крыльцо.
(Январь 1941 г.)
Однокурсник Некрасовой поэт Николай Глазков вспоминал, что зимой после лекций Ксения не могла сама одеться и друзья помогали ей — «застёгивали пуговицы, шарф повязывали и шли к памятнику Пушкину, где она читала стихи». А стихи свои она читала так, что прохожие замирали, поражённые. Современники Ксении вспоминают, что её чтение напоминало то, как читали духовные стихи калики перехожие. В ритм стиху она покачивала указательным пальчиком, а руки, надо заметить, были у неё маленькие, изящные, почти аристократические.
«Ксюша голосом сельской пророчицы запричитала свои стихи», — напишет потом Борис Слуцкий.
Жить ей было не на что. И когда болезнь отпускала, Ксения шила кукол, а Глазков продавал их на базаре:
Судьба дала мне
в руки ремесло.
Я научилась
куклы делать на продажу...
И бросила в сердечный угол,
и опечатала печатью слёз
я Божий дар из вышних слов...
СТИХИ МУЖУ
И встретились двое вместе,
и легче обоим дышать,
и легче дорогу к счастью
средь множества троп искать.
Иль просто вечером тихим
в тёплой сиреневой мгле
сидеть где-нибудь на дороге
и руку держать в руке.
СТИХИ О ЛЮБВИ
Твоей руки
коснулась я,
и зацвела сирень...
Боярышник в сквере
Большого театра
цветами покрыл шипы.
Кратчайший миг,
а весна на весь мир.
И люди прекрасней ветвей
идут, идут,
излучая любовь,
что в сердце зажглась в моем...
______
И стоит под кленами скамейка,
на скамье небес не замечая,
юноша, как тонкий дождик,
пальцы милой женщины руками,
словно струны, тихо задевает.
А в ладонях у нее сирени,
у плеча кружевная пена,
и средь тишайших ресниц
обетованная земля, -
на прозрачных лугах
ни забот, ни тревог,-
одно сердце поет
в берестяной рожок
о свершенной любви.
СТИХИ СЫНУ ТАРАСИКУ
Мальчик очень маленький,
мальчик очень
слабенький —
дорогая деточка,
золотая веточка!
Трепетные рученьки
к голове закинуты,
в две широких стороны,
словно крылья, вскинуты.
Дорогая деточка,
золотая веточка!
В Средней Азии. Когда умер Тарасик, а муж повредился рассудком, Ксения стала жить милостыней: «Я не могла сидеть на месте и ходила из дома в дом, из квартиры в квартиру... ходила по шахтам в чёрном длиннейшем пальто, старом, подпоясанная верёвкой, в шахтёрских огромных чунях, привязанных шнурками, с палкой в руке, забывая и день, и ночь, в полном равнодушии к собственному жилью. И люди давали мне кусочки хлеба или тарелку супа или каши, и я принимала и была благодарна...». В благодарность за еду или ночлег Ксения всегда читала свои стихи. Возможно, и эти, написанные уже в Средней Азии:
Распустив за плечи
сумерки кос,
к роднику за водой подошла
в красном платье киргизка
и, наполнив кувшин, ушла...
И запахло тончайшей свежестью
цветущих миндальных деревьев,
и от гор отделились тени
с голубыми лицами...
Осенью 1942 года она взяла котомку и отправилась искать русский храм. Как она сама потом рассказывала, чтобы умереть на его пороге и быть похороненной по православному обряду. Кто-то рассказал ей, что ближайшая православная церковь находится в Ташкенте. Около двухсот километров по горным дорогам она прошла пешком.
.
«Проезжающие киргизы и узбеки называли меня дервишем, — вспоминала Некрасова, — так как я бормотала себе под нос свои стихи или произносила их вслух, а в руках у меня всегда были карандаш и бумага. Иногда киргизы останавливались и делились со мной лепёшками или вяленой бараниной. Хлопали меня по плечу и направлялись дальше, а я шла своей дорогой...»
Да присохнет язык к гортани
у отрицающих восточное
гостеприимство!
И жило много нас
в тылу,
в огромной Азии,
в горах.
Как и все,
мы пошли в кишлак -
обменять остатки вещей
на пищу.
И лежала пыль
на одеждах наших...
Но ничего не сумели сменять мы.
Хозяин-старик пригласил нас
пройти и сесть.
Мы пыль отряхнули
и вымыли руки -
и сели за яства.
И глыбой мрамора лежало
в пиале солнечной
овечье молоко,
урюк и яблоки дышали,
орехи грецкие трещали
лепешки пресные
разламывал хозяин в угощение,
и пряно пахло
фруктами из сада
и медной утварью
осыпанной листвы.
Да присохнет язык к гортани
у отрицающих восточное гостеприимство!
В Ташкенте Ксения встретила Анну Ахматову, которая приютила у себя странницу и, в отличие от многих, высоко оценила ее стихи. Она говорила, что среди женщин знает только двух поэтов: Марину Цветаеву и Ксению Некрасову.
АННЕ АХМАТОВОЙ
А я встала нынче
на рассвете...
Глянула —
а дом попался в сети
из зеленых черенков и почек
и из тонких,
словно тина, веток.
Обошла я все дома в квартале —
город весь в тенетах трепетал.
Спрашивала я прохожих —
где же пряхи,
что сплетали сети?
На меня глядели с удивленьем
и в ответ таращили глаза.
Вы скворцов
доверчивей все, люди! —
думаете, это листья?
Просто яблони
и просто груши?
Вот проходит мимо
женщина
под рябью...
Голова седая,
а лицо как стебель,
а глаза как серый
тучегонный ветер...
— Здравствуйте, поэт,-
сказала я учтиво.
Жаловалась Анна:
— А я встала рано
и в окно увидела цветы...
А в моем стакане
розы с прошлых весен —
все не сохли розы.
Из друзей никто мне нынче
не принес весны.
Я сейчас с мальчишкой
здесь, на тротуаре,
из-за ветки вишни
чуть не подралась.
Все равно всю ветку
оборвет мальчишка...
И проходит дальше.
Голова седая,
а лицо как стебель,
а глаза как серый
тучегонный ветер.
И ложатся под ноги ей тени
облачками...
львами...
с гривами цветов...
Снова Москва. Встреча с семьей Роберта Фалька.
В 1944 году Ахматова проводила Ксению в Москву с рекомендательным письмом, но в Союз писателей Некрасову не приняли, жить было негде. Она ночевала на вокзалах или просто где-нибудь на скамейке во дворе. Так, однажды она ночевала во дворе писательского дома в Лаврушинском переулке.
На счастье в эту же пору художник Роберт Фальк, растапливая печку старыми журналами, наткнулся в журнале "Октябрь" на подборку ее стихов.
Я полоскала небо в речке и на новой лыковой веревке развесила небо сушиться...
Эти строки так поразили Фалька и его жену, что они вместе стали искать автора. Вскоре Некрасова появилась на их пороге: "Здравствуйте..." Как вспоминает одна мемуаристка, Ксюша произносила это слово «певуче и особенно возвышенно; она несла в нем добро и радость этому дому... Она не знала, переступит ли порог или откажут ей войти. Надо понять это ужасное её состояние: примут или нет...»
Семья Фалька её приняла; художник написал несколько замечательных портретов Ксении Некрасовой.
Работа Роберта Фалька
Ксения, как и многие в то время, часто ходила на рынок — продать что-нибудь из своих поделок, обменять какую-то вещицу на продукты или просто приткнуться где-то в уголке и посмотреть на людей. Ксения очень любила смотреть на лица прохожих. Она читала лица, как дети читают любимые книги. Иногда перед ней разворачивалась житейская сценка, и она тут же запечатлевала её в стихах. Вот мальчишка пришёл продавать скворчонка — ну кто его купит? Конечно, никому птенец не нужен, но мальчишке, может, хоть чья-то ласка перепадёт или краюшка хлеба:
Мальчишка достал
из корзинки скворца.
Птица округлое сизое веко
содвинула вверх.
Таинственны птичьи глаза,
как неоткрытые законы.
Комочки пуховой жизни
умиляют детей и взрослых,
даже бродяга
шабалками рук
тянется из толпы, стараясь коснуться
взъерошенных перьев.
Значит, есть у людей добро.
или вот это:
СЛЕПОЙ
По тротуару идет слепой,
а кругом деревья в цвету.
Рукой ощущает он
форму резных ветвей.
Вот акации мелкий лист,
у каштана литая зыбь.
И цветы, как иголки звезд,
касаются рук его.
Тише, строчки мои,
не шумите в стихах:
человек постигает лицо вещей.
Если очи взяла война -
ладони глядят его,
десять зрачков на пальцах его,
и огромный мир впереди.
или:
В авоське лук торчит
зелеными стрелами,
волшебное творенье
дождей,
лучей
и почв, теплынью напоенных.
Приятен лук весной
земными новостями.
Современники называли Ксению Некрасову так же, как называли и святую Ксению Петербургскую: странной, ненормальной, юродивой, блаженной. Многим казалось, что Ксения Некрасова являлась ниоткуда и уходила в никуда. Никто не знал, чем она жива и где ночует. Изведав все кручины, она оставалась доверчива, как ребенок.
Она не умела заискивать и более любого начальства почитала московских дворничих, называя их в стихах «метельщицами».
ИСТОК
Когда неверие ко мне приходит,
стихи мои
мне кажутся плохими,
тускнеет зоркость глаза моего,-
тогда с колен
я сбрасываю доску,
что заменяет письменный мне стол,
и собирать поэзию иду
вдоль улиц громких.
Я не касаюсь проходящих,
что ходят в обтекаемых пальто
походкой чванной,-
лица у них надменны,
разрезы рта на лезвие похожи
и в глазах бесчувственность лежит.
Не интересней ли
с метельщицей заговорить?
Не знала она и украшений, разве что — украшала иногда платье матерчатым цветком, о котором напомнит потом в своем стихотворении Ярослав Смеляков. Драгоценностями были для неё вода и хлеб. Лакомством — сухари, которые она обмакивала в постное масло и запивала кипятком. Образы её стихов казались слишком простыми, наивными. Почерк — детским. Она входила в тишину читательского сердца, как в заброшенный дом.
КОЛЬЦО
Я очень хотела иметь кольцо,
но мало на перстень металла,
тогда я бураны, снега и метель
решила расплавить в весенний ручей
и выковать обруч кольца из ручья,-
кусок бирюзовой московской весны
я вставила камнем в кольцо.
В нем синее небо и дно голубое,
от мраморных зданий туманы скользят.
Огни светофора цветными лучами
прорезали площадь в глубинные грани,
и ветви деревьев от множества галок,
как пальмы резные, средь сквера стоят.
Спаяла кольцо я, надела я перстень,
надела, а снять не хочу.
ПУШКИН
Девчонки деревенские
мне рисунок
послали на оберточной бумаге,-
и утверждался на листе,
как солнце палевое, Пушкин.
Из глин цветных
так вылепляет русский
своих славян-богатырей.
Их красит огненною охрой
и золотит одежды их,
потом внутри жилищ своих
их на комод старинный ставит.
И Пушкин в пестряди цветной
жил как герой старинной сказки.
______
Когда стоишь ты рядом,
я богатею сердцем,
я делаюсь добрей
для всех людей на свете,
я вижу днем —
на небе синем — звезды,
мне жаль ногой
коснуться листьев желтых,
я становлюсь, как воздух,
светлее и нарядней.
А ты стоишь и смотришь,
и я совсем не знаю:
ты любишь или нет.
МУЗЫКА
Было скрипачу семнадцать весен.
И, касаясь воздуха смычком,
юноша дорогой струн
выводил весну
навстречу людям.
И была весна изумлена,
что перед нею —
тоненькой и ломкой —
люди, умудренные делами,
затаив дыхание, сидят,
что глаза у них
от звуков потеплели,
губы стали ярче и добрей
и большие руки на коленях,
словно думы,
в тишине лежат.
СИРЕНЬ
Встретила я
куст сирени в саду.
Он упруго
и густо
рос из земли,
и, как голых детей,
поднимал он цветы
в честь здоровья людей,
в честь дождей
и любви.
УТРО
Я завершила мысль,
вместив ее в три слова.
Слова, как лепестки
ощипанных ромашек,
трепещут на столе.
Довольная
я вытерла перо
и голову от строк приподняла.
В подвал упали из окна
концы лучей
от утреннего солнца.
МОИ СТИХИ
Мои стихи...
Они добры и к травам.
Они хотят хорошего домам.
И кланяются первыми при встрече
с людьми рабочими.
Мои стихи...
Они стоят учениками
перед поэзией полей,
когда сограждане мои
идут в поля
ведут машины.
И слышит стих мой,
как корни в почве
собирают влагу
и как восходят над землею
от корневищ могучие стволы.
ГОРНЫЙ ФЕВРАЛЬ
Ах! Какие здесь луны
стоят в вечерах
и в ночах
в конце февраля,
когда на склонах снега,
когда воздух, как раздавленный
плод,
по рукам,
по щекам по ресницам течет
ароматом весны,
прилипая к устам.
Ах!
какие
голубые
огни
от луны
освещают холм
и котловину, грязную днем;
при луне она — голубой цветок
с лепестками зубчатых гор.
В сердцевине цветка — дома,
золотые тычинки
огней-фонарей,
и над всем тишина, небеса,
голубые снега на горах.
В КОТЛОВИНЕ ХРЕБТА АЛАТАУ
Стихотворение, возникшее от роз, неба и весны
Жил-был Саваоф на свете.
Люди его называют — бог,
а по-моему, он —
прадед поэтов.
Был огромен, как небо, бог,
и седина покрывала
виски и затылок его.
Реки соков
текли по мускулам рук и ног
и впадали голубыми руслами
в стволовидную шею его,
поднимая лицо,
как прозрачную гроздь.
В обширном молчании
шел по светилам поэт,
а сбоку земля моя —
над сугробами белого камня
тихо несла голубеющий свет,
лезвием горных вершин
отсекая утро и ночь.
Желтые ветви зорь
падали, золотом расписав
камни в дымчатых вечерах.
И ошеломленный поэт,
брови вверх приподняв углом,
встал поперек пути
и, планету схватив за хребет,
положил ее между ног
и сел.
И камень,
что может другие камни строгать,
нашел среди гор поэт
и, отломив от хребта кусок,
сделал крупный резец себе.
И землю вертел в руках,
от видения нем
и богатством матери горд.
И долго сидел
над землей Саваоф,
высекая замысел свой.
А когда он руки свои
отделил от работ,
положив у ступни отупелый резец,
и встал —
тончайшей розой
из мраморных гор
лежала земля...
Так вот — без тревог и сомнений —
идет по земле
человеческий гений...
(1944)
Рукописи свои, как уже сказано выше, Ксения не берегла — они были рассеяны по разным местам. Михаил Пришвин записал в своем дневнике: «У Ксении Некрасовой, у Хлебникова и у многих таких души не на месте сидят, как у всех людей, а сорваны и парят в красоте».
Виктор Боков в своих воспоминаниях «нарисовал» такой портрет Ксении Некрасовой: «Она говорила, как древние говорили — свободный речевой поток. Свобода ее поэтического дыхания, ее души, ее сущности выразилась в ее стихах. Она обладала даром пророчества — что-то от юродивой. Вдруг на собрании нежным голоском скажет: «А коммунизма не будет...» Тихая, незаметная. А все равно мы ее замечали, хотя она никому не навязывала себя. И то, что о ней сейчас помнят, — святое дело».
«Ее имя произносится: Некрасова, но несет красоту. Прав был Пришвин. Красота в каждой ее строке»:
Шел белый снег
На белые колени
И молнии блистали
На ветвях...
______
Это не небо,
а ткань,
привязанная к стволам,-
голубая парча
с золотыми пчелами
и россыпью звезд
на древесных сучках...
______
Под вечер солнце соками земными
из рек дымящихся
и радужных озер
досыта напилось,
и, бражности не выдержав земной,
оно шатнулось раз, другой
и село,
вытянув лучи,
на край приятнейшей земли.
______
Сгущались сумерки в садах,
и небо
синее, как папиросная бумага,
натянутое на обруч горизонта,
на яблоневый снежный цвет
бросало тень.
Ах, эти яблони в цвету
у белых хат...
Их ветви в лепестках
напоминают мне Урал,
засыпанный сугробами,
увязнувший в снегах.
Да, был вечер.
Без слов, без звуков.
Лежала дума на челе
успокоенной тишины.
О чем?
Не надо слов.
Имей большое сердце,
и ты поймешь величие полей,
величие земли.
Косились в сторону
из окон огоньки.
И в их лучах,
как слезы ребятишек,
роняли ветки наземь
свои вишневые цветы.
Как-то Лев Рубинштейн и она шли по осеннему московскому бульвару. Ксения залюбовалась девушкой, поддевшей носком сапожка опавшие листья. Он поднял несколько листьев и протянул Ксении. Она поблагодарила. И как-то рассеянно, словно издалека, вздохнув, сказала:
Лежали листья на земле, Как слова не составленных песен...
_______
Меж стволов берёзовых у сквера
возвышалась мраморная чаша;
листья виноградные из камня
чаши основанье обвивали.
И девчонка в ватной душегрейке,
в яркой, как зарницы, юбке,
протирала тряпкою холщовой
каменные гроздья по бокам
Так, смывая пыль на высечках и гранях
и разглядывая каменные травы,
для себя она негаданно постигла
единенье жизни и искусства.
И с обветренными девушка руками,
в ссадинах от ветра и воды,
в алой юбке, пред зарёй вечерней,
с лёгкими, как пламень, волосами
и с глазами, полными раздумья,
тихо перед вазою стоит,
вытирая пальцы о холстину.
Они сели на скамью. Рядом присели две старухи, в упор разглядывающие соседнюю скамью. Там целовалась молодая парочка. «При всем честном народе-то!» — ворчливо возмутилась одна. «У любящих на свете, кроме них, никого сейчас нет», — откликнулась другая. А Ксения с озорным сиянием в глазах бросила на божий свет:
Я в поцелуях чую вкус черемухи дикой...
Так рождались ее стихи, которые она почти никогда не рифмовала, но их очарование не становилось от этого меньше. Наверно, она даже мыслила поэтическими строками. И сама вызывала у своих сотоварищей... поэтическое отношение.
Последнее письмо мужу
Вскоре Ксении помогли снять маленькую комнату в Болшево. И той же зимой она вдруг получила письмо от мужа, остававшегося в Средней Азии. Судя по всему, крайне печальное, если не прощальное. В ответ Ксения, стремясь поддержать упавшего духом любимого человека, пишет ему только о хорошем, опуская все свои мытарства. В этом письме нет ни слова о любви, но всё оно — любовь. Под её пером исполняются мечты — о красивом бархатном платье, о вступлении в Союз писателей, да и просто о еде... Увы, в реальности почти ничего из этого у неё не было.
«Сереженька, друг мой хороший. Спасибо тебе, что ты написал мне, а мне так было одиноко. Временами находит такая тоска, всё думала, как ты там один живёшь, видимо, связала нас судьба или Бог.
У меня всё хорошо: приняли в Союз писателей и дали американских подарков: 1) платье; 2) туфли; 3) перчатки; 4) шерстяной вязаный жакет; 5) отрез на костюм.
Как я с подарками расправилась. Платье жёлтое из тонкой шерсти сменяла у хозяйки моей на чёрное бархатное, моё было узенькое и тонкое, а это широкое добротное. И мне очень идёт, особенно когда наденешь кружевной воротничок (воротничок, старинное кружево, подарила хозяйка).
Туфли... оказались гнилые и на картонной подошве, при первом удобном случае размокли и разорвались, хватило на три недели.
Перчатки зимние, мохнатые, шерстяные... канули на дно вечности.
Отрез на костюм, английская шерсть стального цвета... продала...
Вырученными деньгами я и живу. Заплатила за 2 месяца за квартиру моей добрейшей хозяйке Полине Алексеевне Шарымовой (Болшево). Жакет бордовый ношу...
Союз писателей вручил мне шубу очень хорошую на вид и тёплую и хочет ещё валенки вручить, а я пока хожу по снегу в Таниных английских башмаках и шерстяных чулках и носках.
Так как я член ССП, то у меня и паёк писательский, и я живу очень хорошо. Обедаю в клубе-ресторане писателей.
Сергей, милый, забудь о вещах, которые у нас были, и без них проживём, не умрём... Сергей, почему ты ничего не пишешь о себе? Где ты сейчас? Как живёшь? Сергей, береги себя и жди. Вызов будет, будь спокоен. Будем опять вместе жить, поедем на Украину. А люди есть очень и очень хорошие...
Вещи чепуха, не в вещах жизнь. Ну, будь здоров, целую тебя, мой Серёженька. Меньше обращай внимания на мелочи. Быт и мелочь едят человека... Вот если бы ты был со мной, мне было бы очень хорошо.
Перешагивай, Серёженька, мелочи жизни. Будь духом крепче и выше людей... Ты помощник сам себе, а не посторонние люди.
Верь в себя, в свой ум, в свои силы.
И всё будет хорошо.
Ксения».
Сергей так и не вернулся из Средней Азии, следы его на земле затерялись.
Следующее стихотворение Некрасовой я записала со слов Киры Викторовой, биографа Пушкина, о которой здесь на сайте неоднократно говорила, она же записала его когда-то со слов самой Некрасовой и знала наизусть. Как выяснилось, записала я его не зря: оно более подробно, чем то, что вошло в сборник «Мои стихи» и чем — сетевые варианты. Последние вообще содержат много ошибок.
НА ЗАКАТЕ
Я сидела ниже травы
тише листвы,
а выше моей головы
цвели на грядках цветы.
И лиловые залы видела я,
и оранжевое убранство их.
Правда, взрослым
никогда-никогда
не видать души цветка,
только дети да поэты
могут на земле сидеть —
в разукрашенные страны
с удивлением глядеть.
Цветочный паломник
косматый шмель
в дом голубой,
не стуча, не спрося
влетел.
В зале чаши нет никого
и тычинки столов пусты,
и на ложе любви —
ни капель, ни росы,
и лапки шмелю ни к чему
без желтых плодов пыльцы.
И незваный гость зажужжал в усы
и вылетел вон, сердясь.
И в готических храмах
соцветий картошки
не увидел его никто.
В древнегреческих мраморах
лилии белой
не заметил его никто.
А в синем небе гасла заря,
и цветы закрывали вход,
и остался шмель без еды и питья.
Почему?
Это не для людей —
это тайна травы и тайна шмелей.
Следующее стихотворение также записано Кирой со слов самой Ксении, и не содержит редакторских правок:
РУССКИЙ ДЕНЬ
Густо снег летел из туч...
и вдруг резцом вечерний луч
поверхность мглистую задел -
сугроб в тиши зарозовел.
Старинным серебром отяжелели
на бурых бревнах
крыши изб,
и небеса, как васильки,
вдруг синим цветом зацвели.
И черные стволы
вздымались из снегов,
пронзая прутьями сучков
оплыв сияющих сосулек.
И пораженный взор мой столбенел,
и размышлений дивный трепет
чуть-чуть покалывал виски —
и плакать можно,
и писать стихи.
______
Вот крестики сорочьих лап,
как росчерк русских на холстах...
_____
И в голове моей возник народ,
крещеный яростью метелей
и от младенческих мгновений
и до белеющих седин
венчаный зимней красотою..
Ее студеною водою —
омыт и вспоен гражданин.
Храните родину мою!
Ее берёз не забывайте,
ее равнин не оставляйте..
вариант:
[её снегов не покидайте]
Русская тема так же естественна в стихах Некрасовой, как — сама природа, само солнце, сама любовь, сама жизнь.
РУССКАЯ ОСЕНЬ
За картошкой к бабушке
ходили мы.
Вышли, а на улице теплынь...
День, роняя
лист осенний,
обнажая линии растений,
чистый и высокий,
встал перед людьми.
Всякий раз
я вижу эти травы,
ели эти
и стволы берез.
Почему смотреть не устаешь
и миг,
и час,
и жизнь
одно и то же?
О! Какие тайны исцеленья
в себе скрывают русские поляны,
что, прикоснувшись к ним однажды,
ты примешь меч за них,
и примешь смерть,
и вновь восстанешь,
чтоб запечатлеть
тропинки эти, и леса,
и наше небо.
РУССКАЯ ПЕСНЯ
Люди, а люди!
Знаете ли вы русскую песню,
когда сердце её облегла тоска,
и бытья бесконечная степь
изрезана дорогами неудач?
И в грусти
несказанной, неизмеренной, неисхоженной —
сидит русский
и поёт свою песню...
Но если душа твоя
с птичий носок,
а мысли твои с вершок,
если жизнь как нора ужа -
не видать тебе
песни лица.
А видели ли вы,
когда гневы идут по сердцу её?
В шлемах свинцовых,
в сапогах, в подковах,
на железных конях,
в ременных крестах
несут гневы
русские кары
в стальном штыке,
в большом кулаке,
в меткой пуле,
в заряженном дуле.
Идут гневы русские
без дорог проторенных,
без тропинок сеченых
по степям душ наших.
Но если душа твоя
с птичий носок,
а мысли твои с вершок,
если жизнь как нора ужа -
не видать тебе
песни лица.
А восхищались ли вы,
когда русской песне море по колено?
… запоёт гармонь,
я взмахну платком,
небеса в глазах —
голубым мотком.
А народ кругом
на меня глядит.
Голова моя
серебром блестит.
Никогда и нигде — ни в одном стихотворении поэтов, бесконечно любящих свою милую Россию, не встречала я столь пронзительного, перехватывающего дыхание образа, как в этих строках Ксении Некрасовой: И в грусти несказанной, неизмеренной, неисхоженной — сидит русский и поёт свою песню...
Все же улыбнулось Ксении еще раз материнское счастье — в 1951 году у нее родился сын Кирилл.
Ее не печатали, жить было нечем. Только в декабре 1955 года вышла в свет ее первая книга тоненький сборник "Ночь на баштане". Ксения посвятила его "сыну моему Кирюшеньке".
Следующее стихотворение, написанное Некрасовой в ответ на отказ редактора опубликовать несколько ее стихов, также записано мною со слов Киры Викторовой, я не сверяла его с уже опубликованным вариантом. Некоторые стихи поэта не были опубликованы в первоначальном авторском виде, или позднее были отредактированы издательством, или искажались на сетевых ресурсах.
Холодное лицо
предстало удлиненными чертами
в воображении моем:
открытый лоб из мягкой ткани
с полупоблекшими щеками,
и рот, как перечный стручок,
был зол и ал
и устремлялся вкось.
А у редактора еще
и на затылке есть лицо,
где от виска и до виска,
и от ушей и до бровей,
как Будда в лотосе велик —
талант непризнанный сидит.
Но ущемленный гений скрыт
демократическим затылком,
и карандаш склонен к листкам,
чтоб головы рубить стихам.
Не только редактура относилась без особого внимания и уважения к наивной доверчивой Ксюше, но нередко и собратья-литераторы. Вот как пишет об этом: Лариса Алексеева:
.. К ней так и относились: снисходительно, свысока, порой с неприязнью, но и не без удивления самобытностью явления под именем Ксения Некрасова, которую называли запросто — Ксюша. Развлекались нелепостью облика и поведения. Раздражались детской непосредственностью, которая порой казалась фальшивой. И даже, восхищаясь стихами, сторонились ее самой.
Проницательная и чуткая к поэзии и людям Л.К. Чуковская, описывает в дневнике свою "новомирскую" встречу с Некрасовой так: «Целый день в редакции Некрасова. Целый день ждет Симонова: чтобы выпросить денег и прочесть стихи. Я с утра приняла ее первую; показала гранки; выслушала десять стихотворений; условилась, как, когда будем отбирать. Угостила завтраком. Но она не ушла, ждала. Она умна, талантлива, хитра и неприятна. В ее детской прямоте много хитрости и кокетства».
Притворство, игра? Но бывает, что человек притворяется не для веселья, а от ущемленности, самоуничижается не смиряясь, — такое поведение и называют юродством. В этом есть что-то древнее, восходящее к мифологии и одновременно претендующее на особенность, отдельность, стояние на голове по отношению к тому, что все считают правильным.
Еще один эпизод описывает Наталья Савельева в «Новой газете» 17 марта 2002 года:
«.. жизнь — вещь жестокая. Ксению нередко принимали за сумасшедшую, сторонились ее, гнали от себя. Бедно одетая, почти всегда голодная, Ксения вызывала брезгливую жалость.
Однажды в редакции «Нового мира» Маргарите Алигер показали верстку стихотворений Ксении Некрасовой, и те очень ей понравились. Она сказала об этом вслух, но, когда заведующая отделом поэзии предложила сказать то же самое автору, Алигер отказалась: «Это совсем разное: стихи и их автор. Я с ней общаться не умею. Не получается как-то… Все-таки она… — идиотка!»
А Ксения была рядом. Все слышала. «Сказать, что я растерялась, это значит ничего не сказать, — с горечью вспоминает М. Алигер. — Сказать, что я пришла в ужас, это тоже очень мало и бледно. Я не помню в жизни своей какой-либо хоть отдаленно похожей минуты. У меня словно железом перехватило горло, и из глаз брызнули слезы…
— Ксения… Ксения… Ксения… Простите, простите меня! — лепетала я, задыхаясь от стыда, от муки, от страдания… Я схватила ее за руку, я готова была прижать к губам эту плотную, широкую, чистую ладонь, и она не отнимала ее, продолжая улыбаться. И вдруг сказала громко, просто и отчетливо:
— Спасибо вам. Спасибо, что вы так хорошо говорили о моих стихах.
И были в этих словах такая чистота и отрешенность, такое покойное и непобедимое человеческое достоинство, которые я никогда с тех пор не могу ни забыть, ни утратить…»
.
Так и останутся они в веках — великодушная Алигер и невеликодушная Чуковская, ибо Поэзия Ксении Некрасовой вечна!
.
Да, ее считали юродивой, да, порой она выглядела нелепо, странно. Ей негде было ночевать, и иногда она не хотела уходить из понравившегося ей дома. Просила, чтобы ее накормили. Радовалась каждому доброму слову, каждому крохотному подарку.
Конечно, Ксении помогали, но мало кто думал о ее судьбе по-настоящему. Когда стало совсем невмоготу, она написала письмо Поскребышеву. Как страшно читать эти пляшущие строчки! Вся жестокость сильных в их превосходстве над слабыми, убогими, просто не такими, как все, встает перед нами:
«В 1948 году меня перестали печатать, объясняя свой отказ тем, что стихи, написанные белым стихом, будут непонятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности… Несколько лет мне ставят нелепые барьеры, и я бьюсь головой о стенку…»
Из записки Симонову: «Константин Михайлович, я гибну, одной не выбраться, помогите мне, пожалуйста…»
17 февраля 1958 года Ксения Некрасова умерла от инфаркта. Случилось это в подъезде, на лестнице. Дверь в свою комнату она оставила открытой. Ксения Некрасова прожила сорок шесть лет, и до конца жизни её звали по имени: Ксения, Ксюша, Ксенечка...
О себе она говорила с кротостью: «Лишь лепечу несложными словами»…
Работа Ильи Глазунова, 1956 год
КСЕНЯ НЕКРАСОВА
Ярослав Смеляков
Что мне, красавицы, ваши тряпки,
ваша изысканность, ваши духи и белье? —
Ксеня Некрасова в жалкой соломенной шляпке
в стихотворение медленно входит мое.
Как она бедно и как неискусно одета!
Пахнет от кройки подвалом иль чердаком.
Вы не забыли стремление Ксенино это —
платье украсить матерчатым мятым цветком?
Жизнь ее, в общем, сложилась не очень удачно:
пренебреженье, насмешечки, даже хула.
Знаю я только, что где-то на станции дачной,
вечно без денег, она всухомятку жила.
На электричке в столицу она приезжала
с пачечкой новых, наивных до прелести строк.
Редко когда в озабоченных наших журналах
вдруг появлялся какой-нибудь Ксенин стишок.
Ставила буквы большие она неумело
на четвертушках бумаги, в блаженной тоске.
Так третьеклассница, между уроками, мелом
в детском наитии пишет на школьной доске.
Малой толпою, приличной по сути и с виду,
сопровождался по улицам зимним твой прах.
Не позабуду гражданскую ту панихиду,
что в крематории мы провели второпях.
И разошлись, поразъехались сразу, до срока,
кто — на собранье, кто — к детям, кто — попросту пить,
лишь бы скорее избавиться нам от упрека,
лишь бы быстрее свою виноватость забыть.
Бездомная, она оставила нам свой дом. Он — в её стихах. Заходите в Ксенину книжку, и будет вам хорошо. И будет у вас дом:
Вы, читатель, право, не стесняйтесь,
чувствуйте себя как дома.
С вашей стороны чудесно,
что в такой метельный вечер
навестить зашли...
Проходите и садитесь к печке.
А чтоб вой трубы
не беспокоил сердце,
я вам сказку расскажу сейчас...
_____
Отходит равнодушие от сердца,
когда посмотришь на березовые
листья,
что почку открывают
в середине мая.
К младенчеству весны
с любовью припадая,
ты голову к ветвям склоняешь,
и в этот миг
походит на рассвет -
бурею битое,
грозою мытое,
жаждой опаленное
твое лицо,
мой современник нежный.
______
Как мне писать мои стихи?
Бумаги лист так мал.
А судьбы разрослись
в надширие небес.
Как уместить на четвертушке небо?
Всю жизнь она изумлялась совершенству Божьего мира и до слёз огорчалась тому, что среди такой красоты люди умудряются совершать дурные и подлые поступки, тиранят друг друга и природу:
О, сердце у людей, живущих здесь,
должно оно любезным быть
от этих зим.
Прозрачным быть оно должно,
и совесть белую, как снег,
нести в себе...
____________________
В публикации использованы портреты Ксении Некрасовой работы художников Роберта Фалька, Ильи Глазунова и статьи:
Рубинштейн, Л. /Лев Рубинштейн/ «Ксения Некрасова»
Шеваров, Д. Г. "Ксения, птица небесная" / Д. Шеваров // Российская газета.-2012.-26 января (№16).- С.30
Шеваров, Д. Г. «Я полоскала небо в речке…» / Д. Г. Шеваров // Литература в школе.-2012.-№12.-С.12-14
Ергина, М. "Красивая Некрасова" / Маргарита Ергина // Ритм.-1997.- 10 сентября.- С.1
Некрасова, К. О себе / К. Некрасова // Уральский следопыт.-1982.- №3.- С.42
Из известных изданий Ксении Некрасовой можно упомянуть:
Ночь на баштане. М.1955
А земля прекрасна! М.1960 (2-е изд)
Стихи. М.1973
Мои стихи. М.1976
Судьба. Книга стихотворений. М.1981, 143с
Стихотворения. М.1995
В деревянной сказке. М.1999, 318с
Великолепнейший материал о поэзии Ксении Некрасовой можно прочитать в статье Александра Леонтьева «Искусство Ксении Некрасовой», которая была опубликована в газете «Московский Литератор», 17 cентября 2006 года. Оригинал материала находится по адресу: www.moslit.ru/nn/0617/6.htm
