роман-антиутопия
"Цивилизации гибнут оттого, что плоды их
растут и зреют для немногих"
Д.И. Писарев
"Я сидел на краю обрыва в смятении:
то ли я – в бездне, то ли бездна – во мне?"
Автор
Пролог I
После взрыва, обрушившего тоннель, облако пыли оседало медленно. Висевшая в воздухе взвесь из микроскопических частиц бетона, пыталась, словно рой диких злобных ос, жалить глаза и горло, вызывая приступы жжения и удушья.
Он прокашлялся, ожесточённо потёр глаза, но стало только хуже. Прищуренными воспалёнными и слезящимися глазами он осмотрелся в поисках фляги с водой. Фляга валялась рядом с рюкзаком недалеко от пульта около перевёрнутого набок стула.
Он поднял флягу и рюкзак и положил их на запылённую плоскость пульта. Затем, слегка открутив крышку фляги, сполоснул руки и лицо, смывая въевшуюся в глаза и лицо грязь, прополоскал несколькими глотками воды рот. Достав из рюкзака полотенце, он тщательно вытерся, а потом обмотал полотенце вокруг лица - дышать стало легче.
Он осмотрелся: в воздухе бункера в бледном псевдо дневном свете люминесцентных ламп плавала оседающая пыль, порождая иллюзию предгрозовых туч, собравшихся обрушить желанную влагу на истосковавшуюся по воде иссохшую землю. Но это была только иллюзия.
«Вся наша жизнь - сплошная циничная и, по большей части, пошлая иллюзия», - с горькой никому не видимой усмешкой, подумал он, и прошёлся вдоль стен, проверяя выводы вентиляционных отверстий.
Воздух в бункер не поступал. Это было хорошо. Это означало, что никто там, наверху, не сможет достать его здесь при помощи отравляющего газа. Это означало, что он хорошо выполнил задуманное. Это означало...
Впрочем, он не хотел сейчас думать, что это означало. Просто всё уже окончательно потеряло свой смысл в тот момент, когда он подорвал взрывчатку, отрезав путь к прошлому и возможности дышать долго и с наслаждением.
Он снова улыбнулся и почувствовал, что в этой улыбке была злость и даже ненависть. Они заряжали его какой-то темной энергией, зовущей совершить то, что нормальный человек не должен делать.
«Нормальный?» - подумал он и по пространству бункера пронёсся каркающий скребущий горло смешок, больше всего напоминающий собой кашель туберкулёзника…
В чем же нормальность человека?.. Доброте?.. Отзывчивости?.. Любви?.. В самопожертвовании?.. Но в нашем мире эти слова потеряли свой девственный смысл, ту идею, что делали их священными. Сегодня эти качества, качества нормального человека, больше походят на благотворительную акцию. Акцию двуликого Януса, разбрасывающего крошки со своего стола, чтобы сохранить сытость и пресыщенность…
Кашель все-таки добрался до него: удушливый, рвущий лёгкие на части. Не в силах стоять, он упал на колени, согнулся, сорвал с лица полотенце, и извергал на бетонный пол мокроту чёрного цвета. Затем его вырвало тем, что ещё было в желудке – желчью…
Последний раз он ел три дня назад, но голода не чувствовал. Его желудок уже давно не протестовал против пустоты, против хозяина, не желающего задобрить маленький мешочек плоти. Просто этот мешочек плоти осознал, что еда это не цель и не смысл жизни. Да, иногда и желудок совершает сознательные поступки…
Он улыбнулся. Ирония – это, пожалуй, последнее позитивное чувство, что ещё осталось у него. Что ж, как говорится, пользуйся тем, что у тебя есть, а воруют пусть другие…
Он снова улыбнулся, стёр полотенцем с лица маслянистую горьковатую грязь, встал и осмотрелся. Ему необходимо было детально обследовать бункер, поскольку раньше на это не было времени.
Подойдя к пульту, он бросил на рюкзак полотенце, а затем пошёл к металлической двери в дальней части бункера. Открыв дверь, он спустился по нескольким лестничным маршам вниз, где негромко урчали генераторы, перерабатывая топливо в электричество.
С автономными генераторами всё было нормально, многочисленные топливные баки полны, а это значило, что и с этой стороны его никто недостанет.
Он вернулся в бункер и подошёл к длинному серверному шкафу, открыл дверцу, выдвинул на себя монитор с сенсорной клавиатурой, проверил, как и до взрыва, работу системы. Оборонительно-атакующий комплекс ООН действовал превосходно, отслеживая внешние угрозы и реагируя на попытки вторжения. Согласно данным компа за то время, что прошло после перепрограммирования системы, таких попыток было семнадцать. Ко всему этому комп уведомлял, что система подвергается постоянным хакерским атакам с целью переподчинения комплекса.
Он засмеялся и ему представилось, что так должен был бы смеяться «Каменный гость», сжимающий своей смертельной дланью хрупкую живую плоть хама и негодяя Дона Жуана. Правда, современный мир, ни о каком «Каменном госте», ни о Доне Жуане не помнил. Зачем? Искусство стало прилагательным к обильному столу тех, кто мог себе это позволить. То, что заставляет думать, осознавать и понимать цель и смысл существования человечества совершенно излишне в мире, где вещь – царь и бог…
Он просмотрел данные системы спутниковой связи. Здесь тоже было всё нормально: перекодированные, спутники не реагировали на суматошные попытки взять их под контроль.
«Ладно, надо заканчивать с этим театром абсурда, а вдруг им удастся?» - подумал он, и ввёл данные новых орбит для спутников. Затем он сделал то, что должно было окончательно превратить этот мир в хаос – включил программу самоуничтожения спутников всемирной телекоммуникационной сети.
Закрыв дверцу серверного шкафа, он вернулся к пульту, взял полотенце и протёр пульт и небольшую столешницу рядом с ним. Затем он открыл крышки электронных ключей запуска, вставил в пазы платы ключей-дешифраторов, подключил их к своему портативному компу и запустил дешифровку.
То, что дешифровка прошла успешно, стало понятно, когда монитор пульта ожил, и на нем появилась алая, словно кровь, надпись: «К пуску готов. Выберите средства доставки и цели. Все? Выборочно?» Ниже надписи побежали строки: «шахта 1, шахта 2, шахта 3…» Всего их было чуть больше тысячи. В конце сообщения монитор требовательно информировал: «Задайте программу пуска и целей».
Прочитав сообщение, он почувствовал, что его сотрясает дрожь и сковывает холод. Он же был нормальным человеком? Он же прекрасно понимает, что после принятого решения огромный, но маленький по космическим меркам шарик, превратиться в выжженную, смердящую радиацией, пустыню. А есть ли выход?..
Словно давая ему ответ на будущее, две половинки пульта разъехались в стороны. Снизу, словно из ада, на поверхность поднялась дека со старенькой пластиковой клавиатурой для решения возникшего вопроса.
- Вот и ответ, - прошептал он, перенёс на столешницу рюкзак и достал из него брикеты термитной взрывчатки.
Пройдя по периметру бункера, он установил взрывчатку с взрывателями на стены, а последний брикет прикрепил к серверному шкафу. Затем он синхронизировал программу запуска ракет комплекса и подрыва взрывчатки с небольшой задержкой.
Что ж, пора было заканчивать со всем этим. Но что-то ему мешало. Он посмотрел на рюкзак, подошёл к столешнице, а потом вытряхнул всё из рюкзака на столик.
Перед ним оказалась стопка старых пожелтевших тетрадей из настоящей бумаги. Почему он таскал их с собой? Он не знал ответа на этот вопрос. Он мог лишь предполагать, что они напоминали ему о детстве, о родителях, о том времени, когда жизнь была жизнью, а не борьбой за жизнь. Рядом с тетрадями, рассыпавшись, словно горка пластового мусора, валялись шариковые ручки, такие архаичные для современного мира, но не менее дорогие, чем утраченное прошлое.
Раздвинув ручки в стороны, он взял в руки то, что они скрывали – мятую пожелтевшую черно-белую фотографию. Он поднёс фотографию к глазам и закрыл их, потому что глаза снова начало есть, но как он предполагал, не от пыли.
Он не помнил, сколько он так стоял, - в такие моменты время перестаёт существовать. У каждого из нас бывают такие мгновения безвременья...
Наконец, он пересилил себя, открыл глаза и помутневшим взглядом посмотрел на все, что ему ещё было дорого.
«Я должен что-то сделать», - пронеслось в его голове. Он непонимающе огляделся по сторонам. Взгляд зацепился за валявшийся стул. Он поднял его, принёс к столешнице, сел, взял в руки ручку и одну из тетрадей.
Может быть, это было то, что он должен был сделать…
Часть I
Раб компании
1
Я сидел в железной клетке, мой живот наконец-то не урчал от жутких эрзац продуктов и голода недельной продолжительности, переваривая полбатона настоящей французской булки из пшеничной муки, куриных яиц и ещё чего-то такого, что заставляет трепетать ноздри, ощущая чарующий аромат натуральных продуктов.
По бокам клетки стояли приставы Министерства Имущества Автономной Территории Русь, искоса поглядывая на меня, и, как мне казалось, злобно шуршали своей формой из грубого пластика ядовито жёлтого цвета. Я прекрасно понимал их завистливые взгляды, искоса бросаемые в мою сторону - не каждому обычному человеку доводится видеть, а уж тем более почувствовать запах натуральной еды. Сегодня они удостоились этой "чести", наблюдая, как я уминал полбатона хлеба в камере изолятора суда...
В основном все люди, а я имею в виду большинство людей, не наделённых властью и деньгами или не входящих в закрытый круг сотрудников компаний, питаются дешёвыми эрзац продуктами, сделанными из пищевого пластика. От этого цвет кожи у людей приобретает характерный серовато-землистый оттенок, и мало кто из них дотягивает до шестидесяти лет, волоча на своих тонких ногах худое тело аскета.
Да, эрзац продукты привлекательны на вид, обладают запахом, возбуждающим аппетит, но они мало что дают организму человека, чтобы поддерживать его здоровье. Почему? Потому что в пластиковой еде почти нет полезных свойств и витаминов. Эрзац продукты в основном состоят из искусственной клетчатки и стимуляторов, бодрящих изношенный организм до тех пор, пока он не поймёт, что его обманывают. А что дальше? А дальше перерабатывающий завод, где бренные останки разлагают на составные элементы, которые, в свою очередь, превращаются в пищевые добавки эрзац продуктов…
Да, наш мир стремится к безотходности. Те, кто нами управляют, печальным тоном говорят, глядя на нас из сетевых мониторов и при этом, блестя упитанными физиономиями, что человечество на грани вымирания из-за неспособности нашей матушки Земли прокормить все прожорливое человечество. И при этом с придыханием и доброй улыбкой добавляют: "Главное, чтобы не было войны!.."
К 2030 году количество населения перевалило за двенадцать миллиардов, а пастбищ и пахотных земель, как вы понимаете, не прибавилось. Ко всему прочему промышленность, с одной стороны, и изменение климата, с другой, тоже не прибавили нашей цивилизации оптимизма, вычерпывая остатки природных ресурсов и уничтожая плодородный слой почвы. Мир снова, как и раньше, стоит перед решением почти неразрешимой проблемы: Как выжить человечеству?..
Я достаточно многое знаю из того, о чем задумываются, шепчутся, а иногда кричат особо отчаявшиеся люди. Это знание пришло из секретных файлов отца, хранившихся на его старом бессетевом компе, и окунулся в Историю, которую кто-то не знает, кто-то забыл, а кого-то заставили забыть.
Сейчас другая История. Для того чтобы История стала другой, достаточно чуть-чуть подправить, сместить акценты, поменять что-то местами, и вы видите прошлое совсем другими глазами…
Я, Макс Дон, беспутный сын любящих и заботливых родителей знаю настоящую Историю.
Я родился в 2005 году во время безудержного роста населения, процветания и экономического подъёма страны, которой больше не существует. В то время мой отец талантливый бизнесмен, специалист по информационным технологиям оттачивал свой талант, создавая собственную империю, поглощая одну компанию за другой. "Дон и Прокоп Лимитэд" поднималась всё выше и выше, вызывая своей настырностью беспокойство у устоявшегося финансово-промышленного истеблишмента. Отца и его друга и партнёра, Фёдора Прокопа, пытались, сначала вежливо и в рамках правил, поставить на место – не помогло. Потом вход пошла тяжёлая артиллерия, но и это не заставило отца и дядю Прокопа свернуть с избранного пути. Неизвестно что бы случилось дальше, если бы не начался кризис в 2008 году.
Как ни странно, но "Дон и Прокоп Лимитэд" не только выжила, а возвысилась настолько, что отца и дядю Прокопа приняли в маленький "семейный" круг заоблачного бизнеса, а бывшим врагам стало не до них – самим бы выжить. Но экономика все-таки странная штука – она лжива, противоречива, эгоистична и непредсказуема.
Тогда, вылезая из кризиса, мир гадал, подсчитывал и планировал восстановление экономик, существовавших тогда государств. Я читал все это и внутренне горько посмеивался, поскольку за словами менеджеров от политики таился страх. Страх, который они не хотели выпускать наружу. Страх, который не должен был дойти до сознания людей. Страх, говорящий о том, что лёгкое землетрясение 2008 года, лишь маленький эпизод перед экономическими цунами. И цунами обрушился на мир в 2016 году…
Словно по волшебству, по взмаху волшебной палочки однажды всё встало и перестало работать. Экономика мира потеряла тот смысл, который постоянно внушала себе. И чтобы не предпринимали правительства всех государств, чтобы ни делали финансисты и, уж тем более, промышленность, - наступил коллапс. Возникла парадоксальная ситуация - производство и бизнес приносили убытки, а закрытые биржи и заводы прибыль. Города наполнили толпы безработных, по ночным улицам носились банды, с которыми полиция не могла справиться, стрельба и оружейная канонада заставляли обывателей падать на пол, сжимаясь в страхе от влетающих в их дома шальных пуль. В воздухе всё отчётливее начал чувствоваться запах скорой войны. О ней говорили все и особенно политики…
Политики – это особый вид существ, у которых вместо души калькулятор. Они постоянно оправдывают свои грязные делишки целесообразностью поступков, совершаемых во благо большинства людей, выполняя их, людей, социальный заказ на всеобщее равенство, братство, свободу и независимость...
Сейчас они говорят то же самое, что болтали тогда. Со временем изменились лишь лозунги и круг людей, по поручению которых они выполняют социальный заказ, но суть осталась прежней – защита интересов меньшинства и высоко висящая морковка для большинства…
Чтобы остановить разрастающийся хаос, направить энергию толпы в нужном направлении, охладить перегревшуюся экономику необходимо совсем немного – внешний враг и победоносная война. Так было всегда! Сколько помнит себя человечество, все хронические болезни общества и экономики лечились при помощи войн. Война – лучшее лекарство для общества, живущего ради себя. Вспомните хотя бы мировые войны прошлого века – все они случились из-за экономических неурядиц, вне зависимости от того, под какими бы предлогами эти войны не начинались…
Так происходило и в 2016 году: политики всех стран ополчились друг на друга, обвиняя всех и каждого, чтобы развязать войну, вылечить больную экономику и, естественно, получить неплохой процент дивидендов с этого. Но стереотип политического мышления, который так и не изменился со времён подписания мирных договоров при помощи палки-копалки, не учитывал, что эта война не оставит никого и ничего, поэтому делить и умножать будет некому и нечего.
В развивающийся предвоенный процесс неожиданно вмешалась мировая финансово-промышленная элита. Элита на удивление оперативно собралась на свой немногочисленный съезд в маленьком немецком городке Нюрнберг, и в приятной тиши роскоши выдвинула ультиматум, вторая часть которого называлась милым словом "Конституция". Объявленный ультиматум потряс весь мир…
Совокупный валовой продукт всего мира, одетый в элегантные костюмы и платья, отягощённый платиной и усыпанный брильянтами с ног до головы, презрительно бросил под ноги глав государств и ООН бумажки с несколькими страницами текста. Да, Конституция была кратка, прагматична и в чем-то жестока. Но выдвигая одни возмутительные требования, в других элита предлагала выход из почти безвыходного положения, чтобы избежать войны.
Ультиматум предусматривал две безальтернативные позиции.
Либо война, способная вылечить экономику, как движущую силу развития и существования государств, посредством уничтожения всего созданного и накопленного, а также миллионов прожорливых и погрязших в обывательском накопительстве людей.
Либо Всемирная Конституция, в которой само понятие государства уходит в прошлое, а вместо существующих государств учреждаются автономные территории, управляемые муниципалитетами. Власть над миром передавалась в руки ООН, становящейся всемирным правительством, в руках которого оказывалась армия со всем ядерным арсеналом и полиция всемирной безопасности, но не экономика. Финансы, промышленность, все правовые основы собственности навсегда уходили из рук чиновников, сидевших в высоких кабинетах. Отныне предлагалось сделать экономику независимым институтом, управляемым только компаниями, финансистами и промышленниками. Устанавливалась единая валюта и фиксированный подоходный налог. Узаконивалось право компаний на торговые войны, рейдерство, в которые посторонние не имели права вмешиваться вне зависимости от количества жертв, главное соблюсти процедуру, - официально объявить о начале торговой войны или акте рейдерского захвата. Промышленный шпионаж и локальное вооружённое пиратство становились нормой жизни, а авторские права защищались только в той мере, в какой не мешали предпринимательству. Муниципалитеты автономных территорий наделялись некоторыми институтами и полномочиями для поддержания общественного порядка и соблюдения прав собственности: избираемый муниципальный совет и его глава, муниципальная полиция вне подчинения ООН, несколько министерств: уголовного преследования и имущества автономной территории. Последнее совмещало в себе функции суда, прокуратуры, адвокатуры, уголовного и экономического преследования должников. На него же возлагалась обязанность по регистрации различных прав собственности. По Конституции человек передвигался на вторую ступень общечеловеческих ценностей и переставал быть высшим существом, заботой и приоритетом общества. Только право собственности – вот главный объект для защиты. А поскольку человек, его права, жизнь, честь и достоинство зависели от права собственности, то и сам человек превращался в предмет экономических интересов и вступал в оборот в виде имущества...
Ультиматум предусматривал, что Всемирная Конституция вступает в силу лишь тогда, когда все страны мира его одобрят и ратифицируют. Первой, как самое прогрессивное и передовое государство, всего через месяц после опубликования, Всемирную Конституцию ратифицировала Россия. За ней почти тут же последовали Соединённые Штаты Америки. Как это ни странно, но больше всех сомневалась в необходимости ратификации Всемирной Конституции - Великобритания. Однако после дружеских увещеваний со стороны США и России, и при пристальном взгляде ядерных боеголовок обоих государств, Великобритания поняла ошибочность своих заблуждений и навсегда отказалась от родной монархии…
- Встать, суд идёт! – донёсся до меня визгливый, скребущий по ушам, альт секретаря суда. Я посмотрел на него: совсем юный мальчик, лет восемнадцати, худой с заострёнными чертами лица. Его глаза мне не понравились – они лихорадочно блестели, словно парень находился в предобморочном состоянии и держался из последних сил.
- Ай! – воскликнул я от резкой боли, поселившейся в запястьях моих рук. Я посмотрел на руки: содранная кожа, метало пластик наручников, словно оголодавший зверь, вгрызся в мясо запястий.
Я проследил взглядом за цепочкой, присоединённой к наручникам и уходящей за пределы железной клетки. Цепочку держал один из приставов и довольно улыбался – в его глазах застыло торжество маленького и бесполезного существа, наконец-то сумевшего добраться до того, кто раньше был ему не по зубам.
"Это всего лишь зависть", - подумалось мне. Я вздохнул и встал, сопровождая удивлённым взглядом судью: она шла по ступенькам к столу и судейскому креслу с высокой спинкой.
Судить меня сегодня должна была девица моего возраста. "Хотя и привлекательная на вид", - ядовито подумал я. Она, как и всегда, была одета ярко и красиво: красный комбинезон из дорогой искусственной кожи, облегавший и выгодно подчёркивающий все изгибы её тела. Правда, сейчас она была худовата, цвет кожи лица, на мой взгляд, казался не совсем здоровым, но косметика и искусство, с которым она была применена, почти затушёвывали все существующие изъяны.
Судья села в своё кресло, изящно закинула ногу на ногу, откинулась на спинку, оглядела присутствующих холодным взглядом и мелодичным с хрипотцой голосом произнесла:
- Прошу садиться. Судебное заседание Суда Высокой Скамьи Министерства Имущества Автономной Территории Русь, объявляю открытым. Судебное заседание ведёт судья означенного суда – Наталья Сорока. Секретарь судебного заседания – Василий Пан. Обвинение поддерживает прокурор Министерства Имущества Автономной Территории Русь, Павел Кох. Защиту осуществляет общественный адвокат Министерства Имущества Автономной Территории Русь, Сергей Бон. Дело, подлежащее рассмотрению: о признании незаконным преднамеренного банкротства с требованием об установлении имущественного сервитута в отношении подсудимого Макса Дона в пользу его кредитора Фёдора Прокопа в порядке статьи тысяча тринадцатой уголовно-гражданского уложения ООН.
- Встаньте, подсудимый, - проникновенно обратилась она ко мне.
Я снова встал, улыбнулся ей и бросил косой взгляд на своего общественного адвоката. Старичок явно доживал, если не последние часы, то уж дни, точно. Он навалился грудью на стол, дрожащие пальцы рук пытались сомкнуться на лучевом карандаше, но у них это плохо получалось. Почувствовав мой взгляд, он повернул голову в мою сторону и обдал хриплым и зловонным выдохом. Я сморщился и инстинктивно махнул руками в его сторону, прося отвернуться от меня…
- Ваше имя, статус и место жительства, подсудимый? – спросила меня судья, склонив голову к левому плечу.
- Макс Дон, полный гражданин, ваша честь. В настоящее время постоянного места жительства не имею, - ответил я и снова улыбнулся, показывая полную обойму белых и здоровых зубов.
- Что ж, подсудимый, ваш ответ соответствует данным дела, - произнесла судья и, нахмурившись, ненадолго задержала свой взгляд на моих руках. - В соответствии с правовой позицией Межмуниципального Страсбургского Суда ООН по правам человека полный гражданин, а также граждане, ограниченные имущественным сервитутом, так называемые сервы, вправе обжаловать действия, причинившие им боль, страдание, физические травмы и имущественный ущерб. Такими же правами по защите своего имущества от посягательства третьих лиц наделены кредиторы, - строго косясь в сторону пристава, произнесла судья, а затем спросила: - Будете обжаловать действия пристава?
- Нет, ваша честь, - ответил я.
- Услышано, - произнесла судья и развернулась в сторону секретаря. - Занесите заявление подсудимого в протокол... Теперь, далее. Согласно одиннадцатой поправке к Всемирной Конституции на суды автономных территорий возлагается надзор за соблюдением прав полных граждан и сервов. Статья сто вторая уголовно-гражданского уложения ООН устанавливает, что в случае причинения имущественного и физического ущерба, суд, установив факт порчи имущества, самостоятельно обязан оценить ущерб и возложить обязанность по его возмещению на виновное лицо. Статья триста пятнадцатая уголовно-гражданского уложения ООН предусматривает возможность оценки ущерба, размера и порядка возмещения обязанным лицом без удаления суда в совещательную комнату. Исходя из этого, постановляю: наложить имущественное взыскание на пристава Министерства Имущества Автономной Территории Русь, Романа Хоря, в размере десяти процентов от месячного денежного содержания последнего в пользу Макса Дона. В случае передачи по решению суда Макса Дона в качестве серва в пользу кредитора Фёдора Прокопа, указанное денежное взыскание, возложенное на Романа Хоря, поступает в собственность Фёдора Прокопа, в счёт возмещения ущерба, нанесённого подсудимым Максом Доном, последнему. В качестве дополнительного взыскания Роман Хорь однократно лишается ежедневной премии в виде баночки йогурта "малиновый" компании "Дон и Прокоп Лимитэд" и переводится на один календарный месяц на принудительные работы ассенизатором перерабатывающего комплекса компании "Дон и Прокоп Лимитэд". Решение окончательное и обжалованию не подлежит.
Я скосил глаза в сторону пристава. Тот стоял, ни жив, ни мёртв, но продолжалось это не долго – в зал вошли ещё два пристава в ядовито жёлтых робах: один увёл провинившегося Хоря, а второй встал рядом с клеткой, подхватив, оставшуюся бесхозной, цепь.
После того, как из зала вывели пристава, судья постучала изящным пальчиком по пуговке микрофона, пришпиленной к карманчику комбинезона, скрывавшего изящные формы груди.
- Прошу внимания участников процесса, - произнесла она. – Судебное заседание продолжается. Господин прокурор, огласите обвинительный акт в отношении Макса Дона.
- Уважаемый суд! – энергично воскликнул прокурор, вскочив со своего места. – Вашему вниманию представляется обвинительный акт по делу о преднамеренном банкротстве, халатном отношении к имуществу и пренебрежении к праву собственности. Акт оформлен в отношении подсудимого Макса Дона. Собранные по делу доказательства свидетельствуют о правильности квалификации его преступных действий по статье тысяча тринадцатой уголовно-гражданского уложения ООН... На протяжении пяти лет Макс Дон преднамеренно, злостно и с особым цинизмом попирал собственность, переданную ему в наследство…
"Прокурор прав", - подумал я, слушая рвущуюся наружу энергию дополнительного питания. Скорее всего, его усиленно подкармливали значительными дозами искусственных витаминов, которые, в свою очередь, незаметно, но радикальным образом оказывали влияние на его печень. Я не врач, но если правильно помню, то желтоватый цвет кожи и белков его глаз говорили об этом. Ну, да ладно, если думать о проблемах всего человечества, некогда будет размышлять о своих...
Как я уже сказал, прокурор прав. Пять лет назад я действительно пошёл в разнос. Прекрасно помню это время. И это случилось далеко не прекрасным июньским днём, когда по общей информационной сети сообщили новость, что мои родители разбились и погибли вместе с другими пассажирами дирижабля, направлявшегося в одну из автономий Южной Америки.
Со мной случилось тогда что-то странное и, как казалось, необъяснимое...
В двадцать лет мы все мало что понимаем, когда в сердце поселяется боль и отчаяние. Нами овладевают эмоции, и эмоции поглощают разум, превращая человека в зомби, действующего по одной примитивной программе. Тогда мне просто хотелось умереть, а все окружающее потеряло смысл, которым человек так старательно пытается наделить своё никчёмное существование. Я бросил университет и занялся скупкой музейных раритетов - вин и коньяков столетней выдержки, которые тут же поглощал, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, не ощущая даже значительности совершаемых покупок, обременённых многими нулями денежных кредиток.
Но тогда мне и этого показалось мало. Надо было что-то ещё, способное погрузить в небытие мой метущийся в хаосе разум. Я нашёл подпольную лабораторию, где изготавливали прекрасные натуральные наркотики. Белый порошок увёл меня в мир, в котором не было ничего, даже меня, лишь серые тени, кружащиеся надо мной, странные звуки, куда-то зовущие, и смерть, приблизившуюся так близко. Мне было хорошо! Мне было великолепно! Но тут появился дядя Федя и все испортил: лабораторию накрыла и уничтожила служба безопасности компании, а самих химиков разъярённый дядя Федя отвёз на перерабатывающий комплекс, где, как мне потом сообщили по секрету, их ещё живыми отправили в переработку...
С дядей Федей вообще шутки плохи. Фёдор Прокоп юмора не понимает. Вернее, понимает, но как-то странно и на свой манер. Возможно, это связано с его армейским прошлым. Мой отец и дядя Федя когда-то служили и воевали вместе в тех маленьких войнах, которых, как вы понимаете, никогда не было.
Всех шутников Фёдор Прокоп делит на две категории: тех, которых следует ликвидировать незамедлительно, и тех, с которыми следует немного поиграть, как кошка с мышкой. Он мне иногда напоминает старого одноглазого пирата, размышляющего перед видом приза, пытающегося удрать от его корабля: брать ценности и валить в сторону, или всё-таки развесить на реях этих глупых неудачников? Ничего удивительного - мы живём в мире бизнеса. А бизнес, как известно, живёт в суровых условиях прозы - здесь романтика неуместна...
Не думайте, я не пытаюсь оправдывать дядю Федю, хотя люблю и ненавижу его одновременно. С самого детства он является для меня близким и родным существом, готовым, и я в этом уверен, защитить меня собственной грудью. Но вот то, что он сделал со мной, вызывает во мне приступы возможно беспричинной, но ненависти...
Когда я отошёл от угара и ломки от наркотиков, дядя Федя устроил мне взбучку. Больше всего его возмущало, что я спускаю имущество, которое с таким трудом, для меня же, создавал отец. Я послал его в известном направлении, а он в ответ избил меня. Результаты оказались даже более значительными, чем пытка во время ломки - я пролежал два месяца в пластиковом гипсе, облепленный им с головы до ног. Когда с меня сняли гипс, в палате появился дядя Федя и предъявил ультиматум:
- Либо ты заканчиваешь с этой истеричной ерундой, либо отдаёшь мне все имущество.
Я не стал с ним ни спорить, ни разговаривать, лишь молча, равнодушный ко всему, поставил свою электронную подпись на отказной...
Я думал, что всё-таки доведу свой план до логического конца, окунувшись в мир ростовщиков и их драконовских процентов. Я по наивности тогда думал, что, накопив массу долгов, посылая ростовщиков далеко и на долго, спровоцирую их на моё убийство. Как я ошибался! Дядя Федя на корню скупал мои долги и присылал мне краткие неприязненные уведомления о необходимости их погашения. Читая уведомления, я пьяно смеялся и продолжал себя уничтожать, мечтая, что однажды кто-нибудь воткнёт нож в мою спину. Последним актом моего деятельного безумства стала недавняя продажа родового гнезда, из которого затем меня пинками выгнали коллекторы. Несколько месяцев в полусонном бреду от токсичного искусственного спирта я скитался по заброшенным полуразвалившимся зданиям, пока однажды ребята в жёлтых робах не нацепили на меня наручники и не отвезли в долговую тюрьму. Там я и дожидался этого действа...
- Подсудимый, вы слушаете нас? - мелодичным голосом и эротично постукивая пальчиком по пуговке микрофона, спросила судья.
Я некоторое время любовался красивыми формами, размещавшимися за микрофоном. Затем я посмотрел в слегка затуманенные глаза судьи, вздохнул, понимая, что мысли, пришедшие мне, не к месту и не ко времени, и ответил:
- Простите, ваша часть, - я кажется, отвлёкся.
- Странно, - улыбнувшись, с милой хрипотцой произнесла судья. Она немного подвигалась в кресле и из стервозной женской натуры ещё более открыла моему взгляду свои красивые ноги, закинутые одна на другую, с их чарующими изгибами бёдер. Затем она опустила ладонь левой руки на колено ноги и тут же изящно вспорхнула её, оставив на колене только указательный пальчик с обжигающе ярко красным маникюром. Судья посмотрела мне в глаза, и в этой тишине я услышал лёгкое шуршание ногтя по искусственной коже, а затем увидел как медленно, затейливо и волнообразно он перемещается к вершине бедра.
- Подсудимый, вам неинтересно то, что здесь происходит? - спросила она, и её голос проник в меня глубоко-глубоко, выбросив на поверхность моего отмытого тела морозные мурашки.
- Очень интересно, - смущённо ответил я, потупив взгляд...
Мне действительно было интересно, но не по себе. Я знал её, а она знала меня. Мы вместе учились в университете, и если бы не произошло то, что случилось, возможно, сейчас Наташка была бы моей женой. А если помечтать, то может быть, у нас были бы дети, на которых мы изливали бы нашу любовь.
Но случилось то, что случилось. Пять лет назад, как раз перед самой трагедией, нам казалось, что всё кончено, что любовь между дочерью муниципального главы Автономии Русь и самого богатого наследника Автономии Русь, будоражащая жёлтую прессу, ушла навсегда и никогда не вернётся. Глядя сейчас на Наташку, я, вдруг, понял, что ничего не кончено, что меня влечёт к ней. Я вспомнил, как она любила прижаться ко мне, положить голову на моё плечо и тихо лежать в тишине. Наверное, мы знали каждый сантиметр тела друг друга, понимали мысли и желания друг друга с полу вздоха и полувзгляда. А затем это кончилось резко и, казалось, окончательно из-за минутных трений и обычной ерунды во взаимоотношениях людей, не безразличных друг другу…
- Признаете себя виновным? - спросила судья, и из её взгляда ушло то, что, казалось, возвратилось для меня вновь.
- Да, ваша честь, - ответил я.
- Когда разговариваете с судом, надо вставать, подсудимый, - нравоучительным тоном, словно для подростка, сказала Наталья.
- Извините, не хотел обидеть столь высокое собрание, - немного резко произнёс я, встал и вцепился в прутья решётки. - Я, Макс Дон, признаю себя виновным. Теперь я могу сесть? - издевательски спросил я.
- Суду вопросы не задают, - с ноткой печали произнесла судья, и перевела взгляд на моего защитника. - Слово в прениях предоставляется общественному защитнику.
Защитник, опираясь дрожащими руками на пластиковую крышку стола, встал, растерянно осмотрелся:
- Но, ваша честь, процедура, установленная уголовно-гражданским законом, требует сначала выступления в прениях прокурора, - произнёс он дребезжащим задыхающимся голосом.
- Да, полноте вам, защитник, - произнесла судья и небрежно махнула рукой. - Какая процедура? Слышали же, что подсудимый признает свою вину? Не тяните время, говорите.
- Ваша честь, - прерываясь и сипя от нехватки воздуха, произнёс защитник, - подсудимый признает свою вину, искренне раскаивается в содеянном. Прошу учесть при вынесении приговора.
- Услышано, - произнесла судья, простучала что-то пальцами на клавиатуре компа, затем встала и произнесла: - Всем встать! Приговор именем Автономной Территории Русь!.. За злостное преднамеренное банкротство Макс Дон в порядке, установленном статьёй тысяча тринадцать уголовно-гражданского уложения ООН, приговаривается к ограничению прав полного гражданина. В отношении означенного Макса Дона устанавливается сервитут в пользу его кредитора Фёдора Прокопа. Срок действие сервитута определяется периодом: до погашения обязательств Максом Доном перед его кредитором Фёдором Прокопом. В свою очередь на Фёдора Прокопа налагается обязанность по предоставлению жилища и содержанию серва Макса Дона. Фёдор Прокоп также обязан предоставить серву Максу Дону работу в целях исполнения последним существующего обязательства. Предупредить Фёдора Прокопа, что в соответствии с правовой позицией по делу Георгиса Делласа Межмуниципального Страсбургского Суда ООН по правам человека, кредитору запрещается продавать либо передавать серва в ограниченную аренду в целях возмещения долга другим лицам, кроме случаев согласия на это серва, изложенного в письменном виде и заверенного муниципальным нотариусом. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Передачу серва Макса Дона в руки Фёдора Прокопа осуществить немедленно в зале суда. Заседание закрыто.
Судья снова села в кресло. Секретарь и прокурор быстро поднялись со своих мест и выскользнули из зала. Следом за ними медленно и покачиваясь, исчез общественный защитник. Наталья искоса посмотрела в мою сторону.
- Пристав, откройте клетку, снимите наручники с Макса Дона и оденьте на него поводок серва. Затем оба можете быть свободны, - повелительно проговорила наследницы Фемиды.
- Но, ваша честь, до прихода кредитора... – начал было один из приставов.
- Выполнять, - раздражённо, проговорила Наталья. – Хотите заработать дисциплинарное взыскание?..
Оба пристава подошли к клетке и тот, что держал цепь в своих руках, отомкнул электронный замок на дверце и открыл её. Второй своим ключом открыл запор наручников, осторожно снял их, а потом нацепил мне на шею ободок, так называемый поводок серва. Затем они, покосившись на меня, словно ждали, что я тут же начну рвать всех на куски, вышли из зала и закрыли за собой дверь
Наталья поднялась со своего места, спустилась с возвышения и вошла ко мне в клетку.
- Ну, как ты? – спросила она и улыбнулась, но в мимике её лица было, скорее, больше застывшей маски, чем улыбки.
Я, молча, некоторое время смотрел на неё. Я не знал: как я? Сейчас я вообще ничего не ощущал. Впервые за долгое время внутри меня было спокойно. Так, наверное, может быть только в пустыне: все однообразно, не цепляет глаз, не радует и не печалит, только иногда с барханов сыпется песок, порождая иллюзию жизни.
- Не знаю, - честно ответил я, продолжая вглядываться в её глаза. Где-то в их глубине колыхалась от ветра полынь, донося до меня пряную горечь чего-то такого, что заставляло её быть напряжённой. Да и лицо было осунувшимся, кончик носа заострился, а под глазами, сквозь косметику, проглядывали тёмные круги.
- Ты выглядишь усталой, Наташ, присядь. Что-то случилось? - спросил я и подвинулся на скамейке, освобождая ей место.
Наташа села рядом, и я вновь почувствовал тепло её тела – такого знакомого и незнакомого одновременно. Мне захотелось её обнять, но я не решился. Кто знает, что сейчас в её жизни? Может быть, у неё другой парень? А может она давно замужем? А тут я с телячьим романтизмом.
- Ничего не случилось. Немного устала - вот и всё, - сказала она и заглянула мне в глаза так, как это умеют только женщины: в них был интерес ко мне и, одновременно, стремление отгородиться от возможно навязчивого мужского внимания.
- Зачем ты делала это? - задал я вопрос, реальность смысла которого была гораздо глубже, чем его прямое значение.
- Чтобы причинить тебе боль, - прекрасно понимая, о чём я спросил, рассудительно ответила она и добавила: - Не всё ж только тебе причинять боль другим!
- А?.. - начал я говорить, чтобы задать интересующий меня вопрос, но оборвал его на первой букве алфавита.
- Сейчас у меня никого нет, - ответила она и холодно улыбнулась, глядя мне в глаза: мы все ещё понимали друг друга. - Но ты здесь не причём, - сказала она, отвела свой взгляд от моих глаз и опустила ладонь на моё кровоточащее запястье и спросила: – Больно?
- Не очень, - ответил я и ещё больше придвинулся к ней, желая чувствовать тепло, исходящее от её бедра. Где-то внутри у меня появился маленький огонёк надежды или, может быть, просветления в жизни, к которому мне хотелось лететь.
- Подожди, - произнесла она непонятное для меня в эту минуту слово, словно пыталась предупредить о чём-то и, в то же время, не убивать, оживающие чувства.
Наташа встала, прошла к своему возвышению и что-то достала из боковой тумбы стола.
Когда она вернулась, я увидел в её руках бинтовые манжеты на липучках и небольшую круглую баночку.
- Посиди смирно, - повелительно произнесла она, открыла баночку, склонилась к моим рукам и стала наносить на раны мазь.
Пока она обрабатывала мои руки, я смотрел на её голову, короткую стрижку русых волос и точку макушки, среди которой волосы скрывали маленький шрам – память детства. Когда-то я часто прижимал своё лицо к её затылку и вдыхал запах волос, пахнувших сеном. Воспоминания прошлого и действительность продолжали будоражить меня, и я ощущал, что ниточка, связывающая меня с жизнью, становится всё крепче и крепче... А может быть, это была иллюзия? Может быть. Но в этот момент мне не хотелось заниматься само копанием, определением реальности и вымысла, которыми постоянно живёт наше сознание, чтобы заставить труп считать себя живым организмом. В этот момент это было не важно. Главное, мне было хорошо рядом с ней.
Наташа нацепила на обильно смазанные мазью запястья рук манжеты, положила на скамейку баночку и снова села.
- Вот и всё, - многозначительно произнесла она, бросила косой взгляд на меня и вздохнула.
Дверь в зал суда открылась, и в него стремительно ворвался Фёдор Прокоп, следом за которым шли ребята из службы безопасности.
- Воркуете? - увидев нас, грубовато пошутил он.
Мы с Наташей одновременно вскинули головы и посмотрели на дядю Федю. Не знаю, что было во взгляде Наташи, но смотреть сейчас на него мне было неприятно, и тень горечи от обиды всё ещё сидела во мне.
Дядя Федя остановился недалеко от нас и выставил перед собой ладони рук:
- Не надо взглядом сверлить во мне дырки, - продолжая шутить, проговорил он и присоединился к нашей компании в клетке: в клетке стало тесно. - Ну, что, поехали? - спросил он, не обращаясь конкретно к кому-либо из нас.
- Да, вам, пожалуй, пора, - встав, проговорила Наташа и выскользнула из клетки.
Прокоп проследил за Наташей взглядом, чему-то хмыкнул, затем посмотрел на меня:
- Пора домой, Максим, - сказал он, назвав моё полное имя. Так меня всегда называла мама, когда выражала недовольство. Дядя Федя это знал, показывая, что он испытывает ко мне и то, что я для него не чужой человек.
Я встал, не желая ничего говорить, и направился в сторону выхода из зала. За спиной раздался голос дяди Феди:
- Наташенька, ты с нами, холостяками, сегодня поужинаешь?
Я остановился, развернулся и посмотрел на Наташу, игнорируя Прокопа. Наташа некоторое время молчала, словно решала трудную, почти неразрешимую, задачу.
- Пожалуй, поем, - растягивая слова, наконец проговорила она, и глядя мне в глаза, а затем добавила: - Ждите к восьми.
- Хорошо, - сказал дядя Федя, улыбнулся ей, повернулся в мою сторону и ткнул толстой сосиской указательного пальца в дверь. - Поехали...
2
Около выхода из здания суда стоял очередной телохранитель. Завидев нас, он сделал предупреждающий жест рукой и спросил по рации:
- Что?
Видимо удовлетворившись полученным ответом, он распахнул входную дверь и пошёл впереди нас.
Выйдя на улицу, я увидел с десяток охранников службы безопасности. Одни из них держали мониторы, сканируя окружающее пространство, а у других в напряжённых руках были дальнобойные электромагнитные винтовки с самонаводящимися снарядами. Кроме охраны на земле, нас стерегли и с воздуха - вокруг кружило несколько вертолётов, постоянно шарахавшихся в разные стороны. Меня удивили столь повышенные меры безопасности. Это был наш город. Город, в котором "Дон и Прокоп Лимитэд" играла главную роль. Город, в котором эта компания была главной движущей силой. Город, в котором чутко прислушивались к радостям и огорчениям "Дон и Прокоп Лимитэд", и ни дай Бог, если огорчения компании заходили слишком далеко. Видя всё это, я покосился в сторону дяди Феди, идущего рядом со мной, но ничего не сказал. Да и дядя Федя, заметивший мой взгляд, не казался напряжённым, лишь его скоротечная улыбка показалась мне оскалом акулы. Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь, а уж тем более он, так улыбался мне.
Мы подошли к машине, которая должна была отвезти нас домой. С виду лимузин был обычной тачкой представительского класса, в котором было всё, что может пожелать пресыщенная жизнью особа. Но это только с виду. На самом деле в ней было всего несколько пассажирских кресел, а остальное пространство занимала броня. Броня, способная остановить снаряд, электромагнитного ружья, или термитную вакуумную ракету, или, например, не очень большую самонаводящуюся авиабомбу.
Я помню, что давно, лет восемь назад, ездил с родителями на такой машине. Это было во время торговой войны со среднеазиатским промышленным гигантом "Тамерлан". В то время отец и дядя Федя напоминали собой скорее генералов театра военных действий, чем реалистичных и от этого циничных бизнесменов...
Вся "прелесть" торговых войн, а я это, кажется, не говорил, заключается в том, что по закону воюющие стороны вправе использовать любое оружие, которым они располагают, кроме, конечно, ядерного. Торговые войны приносят много бед и сеют смерть. Но, с другой стороны, они освободили мир от тотальной войны и являются само регулятором в мире бизнеса, когда обычная рыночная конкуренция перестаёт работать, или когда боссам компаний становится скучно и им хочется острых ощущений. Может быть, то, что я увидел сейчас, - торговая война?..
Мы сели в машину, двери, больше всего напоминающие люки бронетехники, присосались к корпусу, и машина поехала. Внутри салона тихо, едва слышно, заработала автономная система подачи воздуха. На экранах мониторов, парадирующих обычные автомобильные окна, началась трансляция того, мимо чего проезжал автомобиль.
Мы с дядей Федей некоторое время наблюдали по мониторам богатство и нищету города, в котором жили. Затем дядя Федя молча достал из внутреннего кармана два сложенных листа дорогой синтетической бумаги и положил их мне на колени. Я развернул сначала один, а затем и другой лист. На обоих листах был один и тот же стандартный текст, но вот адресаты разные. В одном случае это была компания "Техно" из Автономной Территории Манчжурия, а в другом – компания "Алмаз" Автономной Территории Дальний. Текст посланий был гениально кратким: "Объявляю торговую войну".
Я сложил листы и вернул дяде Феде. Он убрал их обратно во внутренний карман. Мы продолжали молчать и наблюдать за тем, как жизнь в своём движении порождает будущую смерть, потому что каждое наше движение изнашивает организм, подготавливая его к последнему акту, к тому моменту, когда человек уже не в силах бороться с тётенькой, бредущей с косой по миру живых.
- Странно, почему две? Это не против правил? - нарушая молчание, спросил я.
- Нет, - ответил дядя Федя, угрюмо смотря в экран. - Законом количество воющих сторон не ограничивается. По крайней мере, в нашем случае, - пояснил он и замолчал. На его лице снова промелькнул акулий оскал, руки, напоминающие клещи, сжались в кулаки. - Я думаю - это не всё, - проговорил он и замолчал, не желая пояснять последнюю фразу.
- То есть? - задал я уточняющий вопрос, заглотив наживку, и одновременно жалея, что меня пытаются втравить во всю эту историю. Я же серв, раб, и теперь уже не имею никакого отношения к компании. Она теперь не моя, и то, что сейчас происходит - головная боль Фёдора Прокопа.
- Потом, - не желая вдаваться в подробности, ответил дядя Федя. Он повернулся ко мне и в его разжатом кулаке, на ладони, я увидел маленькую флешку для компа. - Приедешь домой, посмотри на "слепом" компе. Я думаю, после просмотра ты на многое будешь смотреть по-другому, - сказал дядя Федя, а затем добавил: - Мне ещё надо заехать в пару мест, пообщаться с людьми, ну и... - он не закончил мысль, раздражённо махнув рукой.
Мы некоторое время молчали. Дядя Федя устало откинулся на спинку сиденья и пытался неуклюже набрать что-то на мобильном наручном телефоне, чертыхаясь из-за малого размера кнопок и большого размера подушечек пальцев. Я вертел в руках флешку, и находил забавным затруднения Прокопа, но время для шуток было неподходящим. Понаблюдав, некоторое время за его мучениями, я спросил:
- А почему ты не пользуешься голосовым управлением?
- А кто мне его отрегулирует? Тебя-то нет! – зло, смотря на меня, прорычал дядя Федя.
- А помощники на что? – снова спросил я.
- Чтобы я, глава высокотехнологичной компании, просил других отрегулировать телефон собственного производства! Ты хоть понимаешь, что сейчас сказал? – повысив голос, выпалил дядя Федя и бросил в меня свой телефон.
Я поймал его на лету и, нажав несколько кнопок, установил нужную функцию, а затем передал телефон обратно, пояснив:
- Сбоку зелёная клавиша. Нажимаешь и говоришь то, что тебе нужно.
- Спасибо, - пробурчал дядя Федя, нацепил на руку телефон, активировал клавишу и негромко произнёс: - Филипп.
Я продолжал вертеть в руках флешку и наблюдать за проносившимся мимо нас урбанистическим пейзажем из металла, стекла и бетона, а дядя Федя напряжённо смотрел в переднюю стенку, ожидая ответной реакции телефона.
- Ты уже прилетел? – бросил он вопрос в окружающее пространство, и некоторое время молча кивал головой. – Хорошо, но только прошу тебя, уматывай из своего кабинета – лучше в подземную резиденцию. Я скоро приеду. Отбой, - произнёс он, и в его голосе послышалась нотка облегчения.
Я знал только одного человека по имени Филипп – Филипп Сорока, Наташин отец, глава Автономии Русь, акционер "Дон и Прокоп Лимитэд".
- А мне позволительно знать, откуда прилетел Филипп Сорока? - спросил я, искоса поглядывая на дядю Федю.
- Не будь идиотом, Макс! Как только ты скажешь, что вернулся – я отзову исполнительный лист, – фыркнув, ядовито ответил он и доверительно, закидывая в мутную воду очередной крючок, пояснил: – Филипп прилетел с заседания правительства ООН из Нью-Йорка. Он сказал, что раздобыл очень любопытную информацию.
Я некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Пояснять для меня, что означает "вернулся", не было необходимости. Если бы Фёдор Прокоп хотел наказать меня строго и сурово, то сейчас я бы уже был в рабских бараках перерабатывающего завода или по пути в кремниевую шахту, где мне предстояло бы глотать токсичную удушающую пыль. Но я был здесь, ехал то ли в его, то ли в "свой" дом, ожидая совместного ужина с Наташей. Кстати, возможно вид и нервозное состояние Наташи, объяснялось тем, что происходит. Ведь она, как дочь и наследница не последнего по количеству акций акционера "Дон и Прокоп Лимитэд" тоже попадала на линию огня. И здесь, ни её, ни Филиппа Сороку не защитят официальные муниципальные должности – во время торговых войн главным являлся вопрос о принадлежности того или иного лица к одной из воюющих компаний.
- Давно это началось? – спросил я, начиная ощущать всю серьёзность положения.
- Нелегальные резиденты службы безопасности нашли неопровержимые факты, что подготовка к войне началась сразу после гибели Володи и Елены. Но вот прямых доказательств их причастности к крушению дирижабля у меня нет. Но мне и не надо! – оскалившись, словно волк перед последним броском, проговорил дядя Федя.
- Почему ты раньше мне не сказал? – спросил я, ощутив всколыхнувшуюся боль.
- А ты бы понял? – спросил дядя Федя, прижав меня этим вопросом к стенке, и обнажая мою мальчишескую натуру подростка, пока так и не ставшего мужчиной. – Ладно, пока я езжу за Филиппом, прочти, то, что я дал. Тебе пора повзрослеть, мальчик, - примирительно, проговорил он.
Весь остаток пути мы ехали молча, наблюдая за жизнью снаружи автомобиля. Там кто-то смеялся, кто-то плакал, а кто-то озабоченно шёл по улице, вглядываясь в цветные витрины магазинов. Смотря на все это, у меня возникло ощущение, что они и мы живём на разных планетах, говорим на разных языках и даже думаем иначе. Нам никогда не понять друг друга...
Наконец, показался пригород. Когда-то полноводная река Москва, тонким маслянистым ручейком сочилась под мостом, через который мы стремительно промчались и повернули в сторону высоких зарешечённых ворот, висевших на бетонных стенах десятиметровой высоты, ограждавшей поместье, которое когда-то принадлежало моим родителям. Чьё оно теперь? Моё или Прокопа? Мне, в принципе, было все равно.
Машина остановилась около ворот. По сторонам от проезда стояли бронемашины с турелями электромагнитных пушек малого калибра. Дула пушек некоторое время подозрительно смотрели в нашу строну, но затем отвернулись. Ворота поползли вверх, машина проскочила дальше, в парк, в котором среди берёз и сосен стояли машины с противопехотными ракетными установками "Изморозь". Я как-то давно был на полигоне и видел залп этой жуткой "кастрюли", как её окрестили военные. После одиночного залпа "кастрюли" на квадрате в полгектара не оставалось ничего живого.
Я искоса посмотрел на дядю Прокопа, ожидая, что он может что-то пояснить, но он молчал и не желал смотреть на меня. Его лицо стало хмурым, по лбу пролегли многочисленные глубокие морщины, на бритой голове и висках торчала седая щетина.
"А он здорово постарел", - промелькнула в моей голове мысль, удивившая меня. Я никогда раньше не думал о его возрасте, потому что он всегда казался подтянутым, спортивным, сильным. Но оказывается, жизнь берёт своё. Она незаметно с упорством палача вливает в нас яд старости, подталкивая к краю пропасти, которой нам не избежать...
Проехав по извилистой дорожке, мы оказались около следующего рубежа охраны в парке: дорогу перегораживал шлагбаум, а по бокам от него вглубь парка между деревьев уходили извилистые ленты колючей проволоки. По бокам от дороги стояло ещё несколько таких же бронетранспортёров, что и при въезде. Шлагбаум подняли, мы проехали дальше, сделав последний поворот перед прямым заключительным отрезком к дому...
Вот и дом! Я смотрел на него, и в груди что-то защемило, а на глазах появилась влага. Никогда не думал, что это несуразное на вид здание вызовет во мне такие чувства. Я здесь вырос, я знал каждый закоулок этого трёхэтажного здания. Но в нём были ещё и подземные помещения в несколько уровней, заканчивавшиеся бомбоубежищем и подземной монорельсовой дорогой, ведущей к полигону в пяти километрах от дома. Я, вдруг, вспомнил, как в детстве играл в войну и прятки в этом доме с моим единственным другом детства - Ахмедом. Ахмед был моим телохранителем и, лишь повзрослев, я понял, что Ахмед не просто играл со мной - он учил меня основам выживания в боевых условиях, рукопашному бою, устройству и стрельбе из различных систем оружия. Вспомнив Ахмеда, мне стало стыдно. Стыдно за то, что я сделал тогда, пять лет назад, за то, как я поступил с Ахмедом, оскорбив его в порыве разрывающей меня боли...
Машина остановилась перед центральным подъездом дома. По бокам от входа и периметру дома возвышались бетонные блоки, около которых прохаживалась охрана, одетая в хаки и увешанная оружием с ног до головы. Меня смутила какая-то странность. Приглядевшись, я понял, что никакой странности нет, просто окна на всех этажах были плотно закрыты маскировочными жалюзи из броне пластика, не пропуская ни единого лучика или отблеска света.
Дверь машины с лёгким шипением открылась. Я уже приготовился выйти из машины, когда за моей спиной прозвучал ворчливый голос дяди Феди, произнёсшего единственное слово:
- Идиот!
Я повернулся к нему, понимая, что в его голосе звучала обида не за моё истеричное поведение, недостойное мужчины, а за всё скопом. За всё то, что я делал, думая только о себе, за свой эгоизм, уничтожавший то, что отец создавал в адски тяжёлых и смертельных условиях. Глядя на окружающее сейчас, я понял, что, как говорят на далёком востоке, потерял лицо. Я заглянул в его уставшие глаза и смог выдавить только одно:
- Прости...
- Не у меня надо... - устало начал он говорить, но прервался и лишь махнул рукой.
- Хватит мальчика обижать, Федя, - раздалось откуда-то со стороны дома. Я развернулся и увидел, что из-за стены блоков вышел Ахмед и остановился недалеко от нас.
Я хотел порывисто выскочить из машины, но остановился, ощущая неловкость и неуверенность.
- Ну, вот, ещё один защитник выискался, - пробурчал дядя Федя.
У меня в голове отложились эти слова: "ещё один защитник". Не означало ли это, что по поводу меня происходили споры, и моё поведение кто-то пытался оправдывать? Одним из них, судя по всему, был Ахмед. А кто другой? Но додумать и развить мои размышления, мне не дали. Дядя Федя, слегка наклонившись в сторону выхода из машины, деловым тоном произнёс:
- Ахмед, я сейчас отъеду, а вы наверху не торчите, хорошо?.. Да, не откладывая, - направь уведомления в "Техно" и "Алмаз", что в случае применения тяжёлого оружия и массовых акций мы применим баллистические ракеты. Активируй противоракетную защиту. Затем зарегистрируй уведомление в полиции Нью-Йорка и поставь на дежурство ракетные установки. Хорошо?
Ахмед улыбнулся, молча качнув своей густой и чёрной как смоль бородой. Затем почесал свою лысую голову, прищурил глаза и спросил:
- Что, так плохо? Новые данные?
- Да, - отрубил дядя Федя и грубовато подтолкнул меня рукой к выходу из машины. - Выходи уже!
Я выскочил из машины на дорожку, где попал в объятия Ахмеда. За спиной послышалось шипение закрываемой двери и тихое завывание электромоторов, машина уехала.
- Как ты, малыш? - спросил он и отстранился от меня, изучая мою неблагодарную особу с ног до головы.
- Не знаю, Ахмед, - честно ответил я, заглядывая ему в глаза.
Он был все тот же: высокий, широкоплечий ногаец с чёрными миндалевидными глазами. В глазах плясали огоньки. Я, также как и он, оглядел его. Ахмед был одет в хаки, на поясе, по бокам, висели два старинных кинжала в ножнах. Здесь же, на поясе, с правой стороны притаилась кобура с пневматическим пистолетом, стрелявшим смертоносными дротиками.
- Прости, - проговорил я второй раз за сегодняшний день, наверное, это был день "прощёного воскресенья".
- Не стоит об этом, - сказал он и похлопал меня по плечу. - Пойдём в дом.
Мы прошли через приоткрытые двери в дом. Двери напоминали собой толстые металлические дверцы старинного банковского сейфа. В детстве меня всегда мучил вопрос: "Как эта тяжёлая толстая громадина не падает?" Однако двери не падали и всегда, закрываясь, герметизировались и плотно примыкали к метровой толщине железобетонных стен дома.
Я остановился и осмотрелся по сторонам. Сейчас у меня было такое ощущение, что в этом доме меня не было вечность. Странное ощущение. Ведь здесь я не был всего несколько месяцев, но меня наполняло ощущение новизны, чувство, что в этом доме я раньше никогда не был или был, но очень, очень давно.
По холлу первого этажа деловито сновали люди в хаки и гражданской одежде. Охранники по большей части контролировали входы и выходы из комнат первого этажа и лестницу на второй этаж. Гражданские служащие проходили с деловым видом мимо охранников, что-то обсуждая между собой: кто-то говорил о производственных процессах, процентах продаж, колебаниях индикаторов бирж, а кто-то делился впечатлениями от новостей из всемирной сети и как эти новости обратить на пользу компании. Да, судя по всему, дядя Федя решил перевести часть офисных работников в целях безопасности сюда. Я посмотрел на Ахмеда, но спрашивать у него ничего не стал...
Решение Фёдора Прокопа о переводе части персонала компании из центрального офиса в дом, меня не удивило. В таких ситуациях - это было в порядке вещей. Ведь, все эти люди были не просто работниками компании, а акционерами, то есть солдатами "Дон и Прокоп Лимитэд"...
Когда мир разделился, когда бизнес стал играть определяющую роль в развитии современной цивилизации, когда стали возникать столкновения на почве вооружённых конфликтов между боссами компаний, то возник вопрос: Как обеспечить компаниям и промышленным группам большую устойчивость и выживаемость? И решение нашлось. Кто-то вспомнил старые дальневосточные концепции о принципах формирования структуры, управления и деятельности копаний. Компании превратились в кланы, построенные на псевдо семейственности и личной преданности. Каждый ценный работник одаривался акцией и приносил присягу верности компании. С этого момента он мог быть уверен: как бы не сложилась его жизнь, но если ты верен компании, то и компания всегда защитит тебя, не зависимо от количества акций, которыми ты владеешь...
- Не стой, пошли, - сказал Ахмед, слегка подтолкнул меня в спину, и мы стали спускаться вниз по лестнице, на первый подземный уровень...
Первый подземный уровень дома являлся аналогом второго надземного этажа - здесь располагались жилые помещения. В такие моменты, как сейчас, помещения этого уровня поступали в распоряжения всего персонала компании, находящегося в доме, - это ещё больше сближало людей, потому что смертельному риску подвергались все, от хозяев компании, до самого мелкого акционера, занимавшегося незначительной работой. В такие моменты все были в одной лодке - либо тонули, либо выплывали...
Мы остановились на площадке перед бронированной герметичной дверью, и Ахмед нажал на кнопку звонка. Некоторое время нас разглядывали в камеры наблюдения, затем дверь медленно открылась, мы вошли и остановились.
- Обстановка? - спросил Ахмед охранника, дежурившего около входа.
- Внутри все спокойно, - ответил охранник, и некоторое время изучал на моей шее поводок серва. - Степень ограничения? - спросил он, кивнув на меня.
- Нулевая, - нейтральным тоном ответил Ахмед, хотя, как мне показалось, вопрос был ему неприятен.
- Принято, - произнёс охранник и во что-то потыкал пальцами на сенсорном экране портативного компа.
Охранник ещё раз посмотрел на меня. Чувствовалось, что на его языке вертится какой-то вопрос, но задать его, он не решился. Он отошёл в сторону, освобождая нам проход в жилую зону...
Подземные этажи дома по своей площади выходили далеко за пределы надземной части постройки и располагались под железобетонной плитой толщиной метра в три. Прямо перед нами, слева и справа вдаль уходили каналы коридоров, тянувшихся на добрую сотню метров. Мы пошли вперёд, никуда не сворачивая. Нас сопровождала тишина и, казалось, пристальные взгляды дверей в комнаты, мимо которых мы проходили. В детстве я частенько прятался в одной из таких комнат, забирался в шкаф и ждал: найдёт меня Ахмед или нет? Сейчас, идя по коридору, я внутренне улыбнулся детской наивности, ведь у Ахмеда всегда при себе был сканер и другие специфические прибамбасы. Но я помню, как он старательно делал вид, что не может найти меня, обшаривая одну комнату за другой. И ещё я помню, как мы с Наташкой устраивали здесь уединённые уикенды, сбегая от пристальных взглядов родителей и охраны. Мы запирались в какой-нибудь комнате на несколько дней и кайфовали вдали от проблем, которые постоянно решали наши предки...
Я остановился, пригвождённый к месту мыслью, неожиданно пришедшей ко мне: "Я серв, а на сервов, как имущество, не распространяются условия ведения торговой войны. Сервов не обязательно убивать. Гораздо выгоднее брать сервов в плен или в качестве заложников, а потом требовать выкупа или оплаты захваченного имущества. А если имущество стоит много? Очень много. Например, как смею надеяться, я!"
Я посмотрел на Ахмеда: он, прищурившись, наблюдал за мной, и улыбался, демонстрируя зубы среди чёрного безмолвия обильной поросли на его лице. Мне в этот момент почему-то показалось, что это не человеческая борода, а вздыбленная волчья шерсть старого матерого волка. Волк следил за неуверенными потугами взрослеющего щенка и был доволен им.
- Дай мне, пожалуйста, твой телефон, - протянув в сторону Ахмеда руку, попросил я его.
Ахмед, ничего не говоря, снял с руки телефон и протянул его вместе с наушником.
Я нацепил на ухо гарнитуру, поискал в телефоне номер Фёдора Прокопа и активировал вызов. Через некоторое время тишины, сопровождавшейся лёгкими потрескиваниями кодированного канала связи, до меня донеслось:
- Что, Ахмед? Опять он что-нибудь натворил?
- Это я, Макс, - слегка запинаясь от услышанного, ответил я.
- Я слушаю, - громко вздохнув, проговорил Фёдор Прокоп.
- Я вернулся, дядя Федя, - проговорил я и повторил, скорее для себя: - Я - вернулся.
Дядя Федя некоторое время молчал, в наушнике слышалось какое-то постукивание. Видимо, Прокоп слегка барабанил своими железобетонными пальцами по подлокотнику кресла.
- Хорошо, Макс, я понял. Когда вернусь, уладим все формальности, - сказал Прокоп.
- Сделай, пожалуйста, это сейчас, - попросил я.
- Хорошо, - в очередной раз громко вздохнув, ответил дядя Федя. - У тебя все? - спросил он.
- Нет, - ответил я. - Мне бы хотелось, чтобы мне вернули мой статус в компании. В том виде, конечно, в котором ты посчитаешь нужным, - пояснил я.
- Да, я готов тебе хоть всё отдать, - даже свою долю! - произнёс дядя Федя, и в его голосе чувствовалась улыбка. Затем, помолчав немного и вздохнув, он пробурчал: - Поднеси телефон к поводку, я его деактивирую.
Я поднёс телефон к замку поводка и стал ждать. В наушнике слышалось сипение и чертыханье дяди Феди, который пытался укротить свой телефон. Видимо у него что-то получилось, потому что защёлка замка поводка открылась, и я смог снять поводок с шеи.
- Ну, теперь все? - нетерпеливо, спросил Прокоп.
- Нет, подожди, пожалуйста, - торопливо протараторил я. - Сделай одолжение, дай указание, чтобы о моём возвращении в компанию сообщили по сети.
- Зачем? - удивлённо, спросил он.
- А ты не понимаешь? - вопросом на вопрос ответил я.
- Понимаю, - через некоторое время ответил дядя Федя. - Что ж, я начинаю снова верить в тебя, сынок. Ладно, пока, - проговорил он и в его голосе послышались сентиментальные нотки стареющего чудовища...
