Спал он плохо. Выпил лишнего, ел немерено, как никогда.
На рассвете в дверь постучали.
– Кто? – спросил он, зная, что это Бах.
– Я, Андрей.
Андрей натянул джинсы, майку, и, не умываясь, вышел.
– Случилось что-то?
– Еще не знаю, но, по-моему, случилось.
Утренняя прохлада сразу взбодрила Андрея. Бах, видимо, не ложился.
Шли какими-то тропами, вчера не видимыми, хотя по парку гуляли долго, сначала в ожидании фейерверка, потом слушая джаз.
Бах спросил:
– Сколько зубов у собаки?
– Сорок два.
– У тебя были собаки?
– Курцхаар, кобель.
– Значит, в собаках разбираешься!
– Нет, собаки, как люди – они разные. Есть очень опасные, есть игрушечные.
– Я понял. Можешь определить возраст собаки?
– Возраст определяется по зубам, – обстоятельно, как на лекции, начал объяснять Андрей. – Они рождаются без зубов, как дети, потом у них появляются молочные зубы. Тридцать два остреньких, но хрупких. У взрослых обычно сорок два зуба: в верхней челюсти двадцать зубов: шесть резцов, два клыка, двенадцать коренных зубов. А тебе это зачем? – опомнился Андрей
– Подарок я получил.
В отдельном домике, которого Андрей также не видел накануне, сидел древний старик, худой, как высохшая арча. Халат болтался на нем, казался с чужого плеча. Он что-то бормотал, бормотал и разводил руками…
– Не понимает по-русски. Не бойся, он свой, верный, родной. Бу ерга олиб келтиринг, ака[1], – сказал старику.
Старик легко поднялся и исчез. Вернулся быстро, но не один. Рядом с ним шел огромный черный алабай, ставя лапы чуть вовнутрь, как пума. Килограммов на 70. Выставочный экземпляр. Шерсть блестела. Уши и хвост были купированы.
«Почему у всех собак, даже самых зверских, такие печальные глаза? Смотреть невозможно», – думал Андрей.
Старик гладил пса и разговаривал с ним. Он бесстрашно вцепился в ошейник, усадил его.
– Смотри, доктор, такого ты никогда не видел.
Бах хотел открыть пасть собаке, задел нос, алабай дернулся и зарычал. Видно было, что Бах боится.
– Давай я, – сказал Андрей.
– Не волнуйся, дружок, – спокойно, по-хозяйски властно заговорил он с псом, глядя ему в глаза. – Я тебе ничего плохого не сделаю. Только посмотрю, – мягко он приподнял верхнюю губу, отодвинул нижнюю, чуть прижал язык.
– Что ты руки в пасть засунул?
– Не кричи! Ты нервируешь собаку. Мы со стариком справимся.
Он внимательно вглядывался в открытую пасть, чувствуя жаркое, обжигающее дыхание.
И увидел сорок две коронки чистого золота. Сорок два золотых зуба.
– Все-таки люди сволочи! Такую собаку мучили! Бедолага ты моя, псина несчастная, – только и сказал, обнял за шею, прижался. Алабай тяжело дышал. – Он пить хочет, язык сухой, – обратился к старику.
Тот понял, принес миску с водой и сел по-турецки возле собаки. Опять монотонно, тихо бормотал что-то свое. Алабай жадно пил, потом доверчиво ткнулся в него мордой. На глазах его были слезы.
– Собаки, что ли, плачут?
– Они же живые. Вспомнил боль.
– А они что, помнят?
– Если я сейчас не закурю, я умру. Здесь можно?
– Можно! Я сам умираю, – и он протянул Андрею пачку.
Разом закурили, как свежего воздуха глотнули, облегченно.
– Понимаешь, человек может вспомнить любое событие по собственному желанию. А воспоминания у собак активизируются только при обращении к ним. Надо воспроизвести обстоятельства событий. Очень хороший механизм, если подумать.
– Андрей! Ты водки хочешь?
– Я бы выпил.
– Подожди. Я быстро.
Вернулся с бутылкой водки и двумя пиалушками. Выпили. Старик что-то сердито сказал.
– Переведи.
– Он сказал, что я, как русский, водку пью с утра. Урус!
– Собаке около десяти месяцев. Щенок еще. К семи-восьми месяцам заканчивается смена молочных зубов. Такую работу быстро не сделаешь. Зубы обтачивали. Мерку снимали. Использовали общую анестезию. Два раза, может быть, и больше. По-другому с такой собакой не справишься. Коронки отливали. Европейская техника, очень дорогая. Угодить тебе, наверное, хотели. Кто подарил?
– Не знаю, старику отдали. Не с ворот заехали, к дальней калитке. Чужие, своих он всех знает. Сказали – вот, подарочек хозяину, понимаешь?
– Ну и что тут такого?
– Я получил черную метку.
– Стивенсона начитался.
– Не… я не читал. У нас черных собак боятся. В них шайтан живет, дьявол, ангелов в дом не пускает.
– Допустим! А зубы причем?
– Черт его знает!
– А что у мусульман тоже есть ангелы?
– А Джабраил кто? Конечно! Ангелы – творение Аллаха, его воины. Шайтан – из огня. Черная собака – это проклятье.
– Хочешь, я заберу ее? – неожиданно для себя сказал Андрей.
– Хочу.
– А ты сможешь прямо сейчас отправить меня в Москву, чтобы никто не видел? Принимай гостей, веселись, устрой пьянку! Открой ворота – пусть все, кто хочет, приходят.
– Ворота для всех открыты всегда. Я никого не боюсь. Все, чем я владею – мое!
– А собаки испугался.
– Очень. Особенно, когда первый раз увидел в темноте.
Выпили еще по пиалушке.
Водка не брала.
Сели на пол. Курили. Пепел стряхивали на пол.
– Знаешь, что главное в жизни?
– Что?!!!
– Сама жизнь.
– Это ты как зубной врач говоришь?
– Как медик. Легко проверить.
– Как?
– Умри завтра. И ничего не будет нужно.
– Это мысль!
Не склонный ни к каким аферам, Андрей искал выход:
– Слушай, а может быть, ты прилюдно подаришь эту собаку тому маленькому и толстенькому? И никто не осмелиться тронуть собаку такого хозяина, да, еще и с золотыми зубами. И самого хозяина, у которого даже собака… и та… с золотыми зубами
Бах задумался.
– Я не воровал, не грабил, не отнимал. Я работал, думал, искал много лет и нашел. Мне повезло. Только начал строить. Теперь нужно все отдать.
– Да, отдай ты, к чертовой матери!
– Ты не понимаешь. Отняли бы у тебя руки и сказали – нам твои руки нужны больше, чем тебе. Руки у тебя хорошие, а сам ты плохой. Живи, как знаешь. А не можешь без своих рук – и не живи. Сдохни! Вот такой выбор. Пути назад нет.
– Всегда есть новый.
– Нет, дорогой, новыми бывают только тропы. А путь всегда один. От рождения и до смерти. И, видимо, я его прошел.
Старик принес консервную банку и поставил вместо пепельницы.
Протянул Баху кусок сухой лепешки.
Тот разорвал, разломил – половину дал Андрею.
Выпили, погрызли лепешку.
– Бах, спроси у старика, что тебе делать.
– Он уже сказал – бросай все и уходи один.
Пили молча.
Все уже было сказано.
Солнечный луч пробился в окно и осветил спящих мужчин на голом глиняном полу.
Алабай лежал посередине.
Старик молился, глядя на восток.
***
Молодоженов дружной гурьбой проводили до машины в далекое свадебное путешествие.
Осыпали лепестками роз, пили шампанское.
Съемочные группы наслаждались. Это не в горячих точках снимать, не катастрофы и трагедии, а любовь, красоту.
Умытый и наглаженный Бах долго и нежно прощался с дочерью. Обнимал зятя. Прижимал к себе жену, глаза которой наполнились слезами.
Долго смотрели вслед, когда и следа никакого не осталось.
– Странная штука жизнь, – сказал Андрей.
– Да уж… Когда у тебя на руках все козырные карты, она внезапно решает играть в шахматы.
За молодыми уехали и духовные пастыри. Их с нетерпением ждали верующие благородной Бухары, слух о высоких гостях из Москвы взволновал весь город.
Гости разъезжаться не торопились – им были обещаны поездки на озеро Айдаркуль, в ущелье Сармыш, где в горных пещерах были обнаружены тысячи наскальных рисунков. Говорили о бронзовом веке.
Казалось, Бах доволен многолюдьем, нескончаемым праздником, музыкой, вином.
Всех свадебных генералов нарядили в узбекские халаты.
Женщин одарили шелками и туморами[2].
Под звуки знаменитого камерного оркестра, накануне прилетевшего из Москвы, ввели алабая.
Не испугавшись шума, света, музыки, толпы, он невозмутимо шел замедленной пружинистой походкой сильного зверя.
Повисла тишина резко умолкнувшего камерного оркестра.
Гости попятились, освобождая пространство зала, по которому шли Бах с черной собакой, её улыбка была из чистого золота.
Подойдя к именитому гостю, они остановились на довольно почтительном расстоянии, и Бах сказал:
– Алабая я назвал Сардор[3]. Станьте его хозяином, и вы будете вознаграждены настоящей верностью, на которую люди сейчас неспособны. Он не предаст.
И Бах с собакой сделали еще один шаг по направлению к новому владельцу и его свите.
Те были не робкого десятка, оставались на месте.
Но смотрели прицельно.
Сардор выбирал хозяина.
Перед ним стояло четыре человека.
Подошел к маленькому человеку и лег у его ног.
«Я – твой!» – говорили его глаза.
Лицо нового хозяина преобразилось и стало величавым. Он будто стал выше ростом, и весь мир лежал у его ног, как собака.
***
На следующее утро улетали и Андрей с Инной, которая сопротивлялась до последнего. Ей было хорошо, и она хотела продолжения праздника.
– Не хочу, не хочу, – со слезами на глазах твердила она.
– Оставайся! – легко соглашался Андрей.
– Я с тобой хочу!
– Тогда полетели.
– А озеро Айдаркуль? А петроглифы?
– Тебя Бах вместе со всеми отправит.
– Я никогда больше здесь не окажусь. Здесь так весело, так хорошо, все будут кататься на верблюдах, ловить рыбу, – она уже плакала навзрыд.
Но они все-таки улетали вместе. Инна с ним не разговаривала. И его это радовало.
– Ну, прощай, брат, – сказал Бах.
Они посмотрели друг на друга, и, как тогда, на вертолетной площадке Downtown Manhattan Heliport. Бах вымучено улыбнулся Андрею:
– Летим, летим… и улетаем.
– Я хочу попрощаться со стариком.
– Он молится.
Летели в Бухару на вертолете.
Андрей молча смотрел вниз.
На землю.
Пустыня от слова «пусто», пустота, ничего.
Голый песок.
Голая степь.
Без конца и края.
Так он себе представлял смерть – ничего.
Белый саван, черный костюм, деревянный гроб – официальная форма смерти. Ее рабочий камуфляж.
У небытия лицо пустоты – без жизни и человека.
Бах с перерезанным горлом, забитым шлихом, лежал в ущелье Сентябсай[4] в невысоких Нуратинских горах.
Его нашли через месяц.
По Москве поползли слухи о какой-то удивительной золотой собаке редкой жестокости. Гигантском черном алабае, охраняющем самого богатого человека на одной шестой суши.
Художник Бобур Исмаилов (Ташкент)
[1] Приведите
[2] Тумор – оберег, талисман
[3] Сардор - воин
[4] Сентябсай – древнее городище золотодобычи Х - ХII вв
