Чаепитие в Мытищах
Почему-то чай из самовара был очень вкусным. Может секрет был в сорте чая, может быть, какие-то секретные травки в него добавляли, а может быть, именно самовар делала этот чай таким вкусным. Самовар не чайник!
-До чего же вкусный чай! Интересно, почему? – не смог сдержать свои чувства к чаю Иван Дмитриевич.
-А по–моему чай обычный. Дома куда вкуснее чаёк пью. Тут чай казённый, без души заваренный. – Ответил ему Иван Сергеевич абсолютно искренне.
-Во всём, даже в чае, есть политика. Вот Северо-Американские колонии англичан не стали подчиняться Великобритании, так она им чай не даёт теперь пить, из Индии который. Не выдержат без чая, обратно под власть короны вернутся, такова идея. Страдают колонисты, пьют бурду кофейную, а стоят на своём.- Продолжил Иван Дмитриевич.
-Россию чаем на колени точно не поставишь. А про колонистов не знаю, не уверен. У нас иван-чай есть и разные другие травки. Вот, например, в этом чае, который мы пьём чуть-чуть чабреца добавлено, и иван-чая, традиционно. У каждой хозяйки на Руси свой чай, пьют его с удовольствием.
-Вот-вот. И у нас тут прямо «чаепитие в Мытищах», «картина маслом»! Перов и Кустодиев с удовольствием изобразили бы это!
-Ростокинский акведук красив, хотя и воровства было при его строительстве много. Но это, когда глядишь на него, то кажется, что ты в Риме. – Продолжил тему Иван Сергеевич. – Но художников Перова и Кустодиева, извините, не знаю. Судя по тому, что Вы их называете по фамилии, они уже умерли?
- Что про художников, то вопрос философский. Когда рождается художник? Вместе со своими произведениями или раньше? Когда он умирает? И умирает ли вообще, если его произведения весят в Третьяковской галерее и о них все помнят? Не быть ещё рождённым это значит быть мёртвым, или как? А Москва – это третий Рим, но лучше. Шире, просторнее, живее. В Москве дышится легче и взор не имеет преград. «У меня в Москве — купола горят!
У меня в Москве — колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, —
В них царицы спят, и цари.
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится — чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе — до зари.
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю —
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари.
Но моя река — да с твоей рекой,
Но моя рука — да с твоей рукой
Не сойдутся. Радость моя, доколь
Не догонит заря — зари.»
-Вы, Иван Дмитриевич, сам художник и поэт. Хорошо бы почитать ваши произведения и посмотреть картины. – Высказался Иван Сергеевич. - Меня, батюшка, не проведёшь.
-Это не мои стихи. А картины посмотреть не удастся, разве что во сне. И произведения не почитаешь. Таковы условности жанра нашей жизни. Хотите, я вам песню лучше спою? Тоже не мою, но для Вас она, как будто бы специально написана.
И человек с лошадиной мордой лица запел а капелла. «Поле, русское поле...» Когда это действо закончилось, то Иван Сергеевич уже был не тот, что раньше, до своего ареста. Он был в другом времени и в другом месте. И его Русь и Поля были неожиданно для него самого совмещены. Раньше он не мог даже представить такого. Ему мучительно захотелось, чтобы так оно и было, чтобы он не разрывался между столь дорогими для него женщинами, которых он любил.
-Вы кто, Иван Дмитриевич? Чьих будете? – Спросил Иван Сергеевич.
-«Это я на вид такой странный, а внутри я глубоко русский!», и при этом ваш тайный поклонник и советник. – Полу шутя, полу серьёзно ответил ему Иван Дмитриевич.
-Вы не тайный советник, у тех повадки другие. Они уже давно все погрязли в российских условностях. Вы – европеец.
-Увы и ох. По происхождению я азиат. Очень Дальний Восток.
«Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, Скифы — мы! Да, азиаты — мы, — С раскосыми и жадными очами!
Для вас — века, для нас — единый час. Мы, как послушные холопы, Держали щит меж двух враждебных рас — Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал И заглушал грома лавины, И дикой сказкой был для вас провал И Лиссабона и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток, Копя и плавя наши перлы, И вы, глумясь, считали только срок, Когда наставить пушек жерла!
Вот — срок настал. Крылами бьет беда, И каждый день обиды множит, И день придет — не будет и следа От ваших Пестумов, быть может!»
- Я ваш поклонник, причём совсем не тайный! Эти стихи надо публиковать немедленно! В «Современнике» им место, этого не хватает нашему обществу сейчас! Ведь не о чем, спорить по большому счёту, нет смысла низвергать свою историю, или её возвеличивать. Надо себя просто уважать.
-Стихи не мои. Они наши. Всё, о чём я сейчас говорю – это всё наше, русское. Это культурный код нашей цивилизации. А вы, Иван Сергеевич, Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский и ещё много других Личностей, закладываете этот код на века. И именно от вас зависит, будет ли Полина русской женщиной, вернее, будут ли русские женщины так же свободны как сейчас свободны некоторые европейки, как свободна Полина. И останутся ли они при этом русскими, не растворятся в Европе, не будут ассимилированы. Я хочу, чтобы Полина стала русской, а не француженкой, чтобы Ваша дочь была свободной русской женщиной. Чтобы всё лучшее, что есть в европейской цивилизации стало кодом и нашей, русской цивилизации, но наши коды, наши культурные традиции не были уничтожены и унижены. Хотя некоторые скромники называют это течение философии евразийством, так же как русских славянами, но через сотни лет понятия приобретут истинные названия. Так же как западники и славянофилы, евразийство уйдёт в историю. А будет простая многовариантная свободная русская цивилизация. «От Владивостока до Лиссабона».
Раздалась тишина.
